Ослепляющая страсть
Шрифт:
Он опять умолк, и я еще острее почувствовал, что он борется с собой – продолжать или нет?
– Однажды дела завели меня в Сицилию, в Сиракузы. Может, слышали о таком городе, он основан задолго до нашей эры, там жили древние греки и среди них – Архимед, которого убил один глупый римлянин. Еще там ставил свои пьесы Эсхил, а Платон сделал попытку осуществить при дворе сиракузского тирана свои бредовые идеи о государственном правлении, что для него чуть не закончилось плачевно – его хотели продать в рабство. В воскресный день я сходил посмотреть на греческий театр и знаменитое «Ухо Диониса» – пещеру, представляющую собой природное подслушивающее устройство, нечто вроде современных «жучков», а вечером купил местную газету, нашел объявления о знакомстве, позвонил девушке, которая рекламировала себя под псевдонимом «Дьяволетта»,
Заметив меня, она вскочила, но я за эти несколько секунд уже принял решение:
– Хочешь выйти за меня замуж?
Она не поверила, подумала, что я дразню ее. Мне пришлось несколько раз повторить предложение, клясться, что говорю всерьез. Когда эта мысль наконец дошла до нее, она задрожала всем телом и зарыдала. Я говорил с ней долго и терпеливо – как с ребенком; она, по сути, и была ребенком. Помимо прочего я обещал ей, что никогда ни единым словом не упомяну ее прошлое, не задам ни одного вопроса. И я сдержал слово. Действительно, мы никогда не ссоримся, никогда не упрекаем друг друга хоть в чем-то. Вначале бывало, что она ни с того ни с сего вдруг впадала в депрессию, наверняка вспоминала предыдущую жизнь, но через некоторое время эти «приступы» прошли: у женщин короткая память. Вот так мы и живем. Это…
Он замолчал, как будто ища верное слово.
– Счастье? – предположил я.
Он покачал головой:
– Нет, это не счастье, это – блаженство.
Мы молчали минуту-другую, каждый думал о своем, затем он решительно встал:
– Мне надо идти. Я обещал Марии, что помогу ей упаковать вещи, наш самолет вылетает рано утром.
Мой отпуск продолжался еще несколько дней, которые я провел в напряженных размышлениях о жизни и ее важнейшем компоненте – браке. Прилетев домой, я увидел, что Мария – моя Мария – уже вернулась. Она неплохо выглядела, и у меня даже возникло легкое подозрение, что она изменила мне за это время. Но я не задал ей подобного вопроса, мы вообще ни словом не касались проведенной в разлуке недели.
Чужие письма
И. С.
Борхес как-то признался, что ему неохота описывать природу, характеры героев и тому подобное, и он предпочитает просто пересказывать сюжеты. Следую его примеру.
События, о которых пойдет речь, начинаются в семидесятые годы прошлого века и заканчиваются в начале нашего тысячелетия. Молодой аспирант У., литературовед, выбравший темой кандидатской диссертации некий аспект творчества Пушкина (какой, неважно), звонит из автомата общежития своему научному руководителю, профессору Б., чтобы договориться о встрече. Профессор очень любезно приглашает его к себе домой и столь же любезно его там принимает, в просторной квартире на Невском, в своем кабинете. Жена профессора приносит обоим чай и ставит на стол печенье, затем удаляется. У. смущен, он родом из провинции и не помнит, чтобы кто-нибудь его так обхаживал. В ходе разговора, в основном посвященного теме диссертации, профессор, помимо прочего, спрашивает, был ли У. в Михайловском? У. краснеет и, запинаясь, объясняет, что из-за болезни не смог принять участие в экскурсии, хотя на самом деле ездил на похороны матери. Он обещает в самое ближайшее время восполнить этот пробел и действительно через несколько дней садится в автобус и едет в Пушкинские Горы, чтобы оттуда пешком отправиться в Михайловское, в усадьбу, в которой великий поэт создавал великие произведения и баловался с крепостными девицами. Но ему не везет с погодой – поздняя осень, и только он успевает добраться до турбазы, как разражается буря. На улицу выходить бессмысленно и даже опасно, ветер гонит по деревне мусор, опрокидывает велосипеды и ломает ветки, и У. весь день сидит взаперти на турбазе и пьет водку с экскурсоводами.
– И что, нет ничего исконного? – спрашивает У. заплетающимся языком; он заметно опьянел.
– Да нет, почему. Липы на Татьяниной аллее – с пушкинских времен, – усмехается экскурсовод.
На следующее утро буря стихает, и У. отправляется на прогулку. Он запомнил слова экскурсовода о липах и решительно идет в сторону Тригорского, чтобы ощутить прелесть природы, вдохновившей поэта на бессмертные произведения.
На аллее он обнаруживает, что произошла «маленькая трагедия» – буря снесла одну из самых роскошных лип. У. подходит к дереву, он жалеет этого немого свидетеля пушкинских переживаний, чуть ли не единственного. Случайно он замечает в дупле дерева металлическую коробку, изрядно заржавевшую. У. осторожно достает коробку и хочет ее открыть, но крышка намертво прилипла, и, хоть У. силой не обижен, открыть коробку ему не удается.
Заинтригованный неожиданной находкой, он кладет коробку в полиэтиленовый мешок, в который он упаковал бутерброды, и срочно возвращается на турбазу. Экскурсоводов нет, У. крадется в кухню, берет из ящика нож, идет с ним в номер, запирает дверь на ключ и с некоторым трудом вскрывает коробку. Внутри – старые пожелтевшие письма. У. берет одно, пытается прочитать, письмо написано на французском, к счастью, именно этот язык у него – первый иностранный. Почерк размашистый, женский, У. разбирает его с трудом, но понимает одно – письмо адресовано Пушкину. Он кладет его обратно к другим, аккуратно закрывает коробку, прячет ее в сумку, с которой приехал, и спешит на автобус.
В общежитии он полночи лихорадочно сортирует письма. Его французского недостаточно, чтобы прочесть хотя бы одно, но кое-что он все-таки понимает. Оказывается, это – переписка Пушкина с Каролиной Собаньской, его безумной любовью, которой, как У. читал, поэт сделал предложение до того, как посвататься к Гончаровой. Кроме того, в коробке несколько писем самого Пушкина к жене и ее – к нему, изобилующих интимными подробностями. У. вспоминает, что Пушкин в известных до сей поры письмах неоднократно просил Гончарову не откровенничать, так как их послания наверняка перлюстрируют; скорее всего, здешние письма написаны в «обход», то есть доставлены «верным человеком». Обе переписки обрываются за год до смерти поэта, и У. вспоминает, что именно тогда Пушкин в последний раз побывал в Михайловском, на похоронах матери.
Утром У. звонит руководителю и просит о срочной встрече. Он понимает, что сделал важное открытие, и хочет проконсультироваться с ним, что делать дальше. Тот снова приглашает его к себе, однако предупреждает, что весьма занят и много времени аспиранту уделить не сможет. У. отправляется, взяв с собой коробку с письмами. В кабинете он взволнованно начинает рассказывать о своей находке. Он полагает, что профессор тоже загорится, но, к своему удивлению, видит, что тот слушает его рассеянно. У. кажется, что профессор не верит ему, он достает из сумки коробку, кладет на стол – профессор даже не смотрит на нее.
– Хорошо, оставьте здесь, я потом посмотрю, – говорит он и встает, намекая, что разговор окончен.
У. уходит и начинает с трепетом дожидаться, когда профессор уже сам пригласит его, чтобы обсудить открытие, но этого не происходит. Он несколько раз встречает его в университете – профессор проходит мимо, лишь бегло ответив на приветствие. У. нервничает, в его голову прокрадывается страшная мысль, что профессор решил присвоить его открытие, он с ужасом ждет, что вот-вот появится научная статья о неизвестных письмах Пушкина, но этого тоже не происходит. Наконец, У. не выдерживает, звонит профессору и просит о встрече.
Его вновь встречают дружелюбно, даже тепло, дверь открывает дочурка профессора, радостно кричит: «Папа, к тебе пришли!». Жена профессора угощает У. яблочным пирогом, затем оставляет их вдвоем. Профессор заводит речь о диссертации, они некоторое время обсуждают эту тему, профессор дает несколько полезных советов, после чего наступает короткая пауза, которая представляется У. удобной, чтобы заговорить о «главном».
– Да, кстати, – начинает он с напускным оживлением, пытаясь замаскировать грызущую его тревогу, – вы прочли письма, которые я вам принес?