Особенная дружба | Странная дружба
Шрифт:
А Александр, пожелай он этого, мог стать Папой. В прошлых столетиях он мог стать кардиналом в пятнадцать, как один из тех, чье имя было включено в список Святых, цитируемый проповедником на Уединении.
Жорж вспомнил тот день, когда он увидел, как Люсьен, держащий кадило, которое сейчас держал Александр, повернул его в сторону Андре. Тогда это потрясло его; теперь же это его нисколько не шокировало. Он повзрослел, и пришла его очередь наслаждаться дерзким триумфом. Тем не менее, он попросил Люсьена не пялиться во время церемонии каждения; он желал её всю только для себя.
Александр взмахнул кадилом в сторону настоятеля, затем в сторону нефа и младшей школы. Он развернулся к старшим
Тем не менее, он был благодарен Александру за то, что тот был так смел; и к этому же решил побуждать себя: завтра утром он назначит свидание с ним на шесть вечера в оранжерее.
Пересекая игровую площадку, Жорж держался поближе к стене, избегая возможности быть увиденным с первого этажа. Он беспрепятственно достиг гравийной дорожки, и самой оранжереи. Люсьен был прав; это было великолепное тайное место. Кадки, в которых были высажены апельсиновые деревья, представляли собой множество ширм. А многоярусные леса, где стояли растения в горшках, были открыты с одного края, и пространство под ними предполагало доступное укрытие в случай опасности.
Жорж стоял возле двери и сторожил. Он сомневался, что событие, на которое он надеялся, возможно. Правда, в трапезной Александр дал понять, что согласен, но ему могут не разрешить покинуть его место в студии. Или он может получить наказание. А если он придёт, через главный вход, рискуя быть замеченным? Знает ли он о гравийной дорожке, которая безопаснее, но это повлечёт за собой необходимость сделать крюк?
Шаги со стороны дорожки заставили сердце Жоржа биться сильнее. И мгновение спустя мальчик оказался там, светлый и грациозный, как если бы он материализовался на краю террасы с помощью магии. Он как всегда был спокоен и естественен, как будто его вояж был простым и обыденным делом.
Тем не менее, едва оказавшись в оранжерее, он взобрался на самый верхний ярус лесов, как будто был еще не совсем готов к тому, чтобы Жорж окажется рядом с ним. Он должен был прекрасно понимать, что эта встреча станет каким–то новым развитием их дружбы.
Жорж последовал за ним, пробираясь между горшками и сел на один ярус ниже, у ног Александра. Он не мог придумать, что сказать; любые его слова рассеяли бы чары, окутавшие их. Он уставился на колени мальчика: они были усыпаны шрамами–сувенирами раннего отрочества, в котором, в этот самый момент, развивается что–то новое.
Он положил свою голову на колени другого мальчика, и ему показалось, как было бы хорошо заснуть, или умереть таким вот образом. Вся его жизнь была прожита ради этого момента. Затем он приподнялся так, чтобы его голова прислонилась к груди мальчика. Его ожидал сюрприз: восхитительное спокойствие мальчика было притворным; его сердце билось также дико, как и у Жоржа. В этом был призыв, которому нельзя было сопротивляться. Жорж поднялся на ярус, сел подле своего друга, затем немного отстранился, чтобы созерцать лицо Александра. Красота его была чудом; и чудом не для поцелуев.
Увидев прекрасную золотую цепочку на шее мальчика, Жорж дотронулся до неё и рассмотрел медальон, висевший на ней. Они были горячими от теплоты, исходившей от тела Александра. И, словно бы сливаясь своей теплотой, чем–то своим неприкосновенным и личным, с другом, Жорж поцеловал их, цепочку и медальон, после чего вернул их назад.
Вернувшись назад, он нашел студию почти неузнаваемой. Хотя там, конечно же, ничего не изменилось: надзирающий Отец по–прежнему читал какие–то религиозные труды; мальчик, подвергшийся нестрогому наказанию, по–прежнему стоял в одном из углов комнаты. На вопросительный взгляд Люсьена Жорж ответил улыбкой. А позже, при очередном конфиденциальном разговоре в спальне, он ничего не рассказал о целомудренном поцелуе медальона. Когда он подошёл к концу своего рассказа, Люсьен спросил, поцеловал ли его Александр. Он был слишком уж резок; хотя, у него уже был опыт в этих вопросах.
Жорж сказал:
— Нет, не поцеловал. Это же не обязательно, полагаю?
— Сам увидишь. Ты начинаешь с прекрасных чувств и заканчиваешь чем–то более существенным! Что–то вроде этого сказал Бурдалу, и я помню, как Андре наступил мне на ногу, когда тот проповедник упомянул об этом в своей первой беседе.
Жоржа встревожила мысль, что Александр уже может быть таким, что и Люсьену стало ясно. Он столкнулся с тем, что невинность Александра была, вероятно, относительной; но ему не хотелось думать, что мальчик порочен. Он хотел, чтобы их дружба продолжала балансировать между добром и злом. Но что за сильное притяжение существовало между Александром и им самим? Быть может, он один из тех Ангелов, которые, по сути, являются чертями? Он воспринял идею насчёт их тайной встречи уж очень легко: может слишком легко? И он настаивал, что их следующая встреча должна состояться послезавтра, несмотря на беспокойство Жоржа, что они могут оказаться не слишком осмотрительными.
Не было ли это нетерпение сигналом о его преждевременной испорченности? Он был братом Мориса, а разве не Морис обрёл своё кредо в непристойных стихах Ришпена?
Правда, до недавнего времени он уделял много времени своим религиозным обязанностям; но Жорж точно знал, что подобным в Сен—Клоде пользовались для маскировки. Что, если он, прислуживая на мессе в верхней часовне, думал о чем–то совершенно другом, чем месса? Если же его благочестие было подлинным, мог ли он согласиться на такую двусмысленную близость так быстро?
Не был ли он с кем–то близок, как и Люсьен во время первого семестра Жоржа? Люсьен являлся предводителем группы общества Святого Детства, но, не смотря на это, по–прежнему был связан двусмысленной дружбой с Андре. Как Жоржу узнать, нет ли у Александра особенной дружбы в младшей школе?
— А у тебя нет такого же друга в твоей школе? — спросил он Александра, как только они снова встретились в оранжерее.
И пораженный Александр ответил, что такого друга у него нет.
— И у меня нет, конечно. Ты мой единственный большой друг, но я очень приятельствую с моим соседом, Люсьеном Ровьером, мальчиком, который в церкви слева от меня. И это даёт мне возможность с удовольствием поговорить о тебе.
Александр, казалось, был этим поражён и удивлён. Он сказал:
— Как?! Значит, вы говорите обо мне?
— Но Люсьен друг…
— Значит, у вас два друга! Я же могу иметь только одного.
С этими словами он пустился наутек.
Жорж остался, не веря только что произошедшему. Он испытывал отчаяние — чувство, бывшее для него совершенно в новинку. Его счастье проскользнуло сквозь пальцы, и кроме него, никто в этом не был повинен. Его разговоры о дружбе были рассчитаны, чтобы проверить Александра, но тест обернулся против него самого. Он вообразил, что мальчик лицемерен; он обнаружил, что честность мальчика чрезвычайно прочна. Как же плохо он читал Карту Любви: разве среди мест, которые следовало избегать, не было «Легкомыслия»? Однако, на обратном пути в студию Жорж попытался убедить себя, что плоды, добытые с таким трудом, не могут быть безвозвратно потеряны. Кроме того, столь бурная реакция Александра, по крайней мере, продемонстрировала силу его чувств к нему, Жоржу.