Особо опасная статья
Шрифт:
Он потребовал привести «Николя Кайнакофф», и она никогда бы, конечно, этого не сделала, если бы не зверское поведение второго. Он бил мсье Дюбуи, предлагал изнасиловать мадемуазель, но старший оказался настоящим мужчиной. Он забрал только то, что было ему нужно, и ушел. Как настоящий джентльмен.
Сейчас, по прошествии нескольких суток, когда шок миновал, она в состоянии делать выводы и имеет кое-что, что могла бы доложить следователю Генеральной прокуратуры. Она напрямую связывает свое «случайное знакомство» с бизнесменом, любителем Ретифа де ла Бретона, с событиями, произошедшими в школе Гоффе. И теперь она уже не удивляется упорству, с которым бывший возлюбленный пытался втолкнуть ее в двери этой богом проклятой школы с детьми, не усваивающими материал даже на уровне приюта для малолетних в Лионе.
Страх обуял ее, и она уговорила телохранителя покинуть страну. Дорога в аэропорт была открыта, но, опасаясь расправы, они еще два дня провели в дикой гостинице с какими-то вьетнамцами, которые проживали в соседнем двухместном номере отрядом в восемнадцать человек и постоянно что-то варили.
Когда они решили, что усыпили внимание «жандармов», то направились в Шереметьево, где уже через четверть часа были задержаны какими-то небритыми молодыми людьми, очень похожими на персонажей местных кинофильмов про мафиози.
– Их наши из отдела по борьбе с бандитизмом брали, – пояснил Саланцев.
– Милая наша мадемуазель Вишон! – воскликнул Кряжин, запуская руку во внутренний карман своего пиджака. – Выжидали вы… Сразу нужно было бежать! Сразу! Через двое суток наши правоохранительные органы только начинают набирать обороты, а после их уже не остановить. Это он?
Перед француженкой появилась цветная ксерокопия человека из «Мерседеса». Сидельников поспешил вмешаться, пытаясь уточнить, кто именно, но следователь резко положил ему руку на плечо и усадил на место.
– Впервые видит, – перевел Дюбуи и добавил от себя: – И я это тоже подтверждаю.
Кряжину бы удивиться, но на его лице Саланцев не разобрал никаких эмоций.
– А этот? – и на столе появилось фото Феликса Архаева из картотеки ГУВД.
– И этот незнаком, – сказал Дюбуи, даже не взглянув на женщину. Складывалось впечатление, что во время производства первого допроса он не лгал, заявляя, что не успел рассмотреть того, кто дважды пробил ему в голову хук слева и свинг справа.
Следователь фото не убрал, а просто сдвинул в сторону, на край стола. Потянулся, чем вызвал недоумение мадемуазель и неприязненный взгляд ее спутника, встал и направился к окну. Там было его любимое место для курения: и Москву видно – ту ее часть, что не боится проходить мимо кованых ворот на Дмитровке, и прохлада какая-никакая, да и думалось ему здесь всегда лучше. Движение перед глазами способствует динамике мышления, красивые женщины наталкивают на изыски в рассуждениях, а отливающие серебром и вороньим крылом «Вольво» и «Ягуары», скользящие по мостовой, словно навороченные вагоны бесконечного железнодорожного состава, придавали этим изыскам статус высокой сложности и особой важности.
Повествование, за которое принялся следователь, пуская в сторону приоткрытой створки сигаретный дым, показалось майору Саланцеву ничем другим, как выходящей из него усталостью. Советник рассказал о красоте природы страны вечной росы и сухих морозов. Здесь живут сильные люди, сказал Кряжин. Что Франция? Пятак земли, брошенный в лужу горячих морей, омывающих с двух сторон родину Бонапарта и Орлеанской девы. Ее люди не знают настоящей природы: живой, пропитанной утренней свежестью и тихим журчанием ручьев. Стоит перенестись из пыльной Москвы восточнее на пять-шесть тысяч километров, природа распахивает свои объятия все шире, приглашая с головой окунуться в мир ее таинств.
Природа Сибири многолика и мила в каждом своем проявлении. Единственное, что изредка тревожит ее безмолвие и харизму, это лай собак и реже – автоматные очереди. Но даже треск столетних кедров и стон подневольных рабочих не может испортить впечатления о восточных районах этой поистине великой и многострадальной страны.
Под Красноярском, в Убинском, на берегу Индигирки, неподалеку от Соликамска и Магадана, в верховьях Колымы и низовьях Анадыря, южнее Верхоянска и севернее Сиктяха, у истока Оленька и под самой Хатангой есть места, куда ступать простому смертному заказано. Заповедные места, попасть в которые возможно не по договоренности с егерем, а исключительно по приговору суда. Эти места вы никогда не покинете по собственной воле. Оказавшись здесь, вы поймете, что такое настоящая жизнь и как мало нужно для того, чтобы быть счастливым. Пачка чая, сигарет или маргарина, оказавшиеся в ваших руках, доставят вам такое наслаждение, которое не доставят в любом другом месте пачка денег или золотой слиток.
Вы поймете, как важно вставать рано, чтобы по-настоящему оценить мир, в котором мы живем. Успеть захватить пение птиц на зорьке, побродить босиком по росе, почувствовать тот аппетит, который недоступен в городской толчее, и среди тысяч предложенных цивилизацией профессий освоить те, что существовали еще в седой древности.
– Речь, – сказал Кряжин, – как вы понимаете, о колониях особого режима, рассыпавшихся по прохладным районам России, как горох из рваного подола слепой старушки Фемиды. Много ли нужно для получения путевки в эти края? Достаточно прирезать пару-тройку граждан, показавшихся вам зажившимися на этой земле. Или сжечь церковь вместе со всем приходом. Есть еще варианты, достаточные для получения срока, гарантирующего оформление документов именно в упомянутые районы. Можно, скажем, поучаствовать в похищении людей, оказаться невольным соучастником убийства, состоять в организованной группе, занимающейся тяжкими преступлениями. Собрать все вместе, предоставить в суд, и можно надеяться на то, что где-то под Соликамском для вас уже расчищают нары. Живут там и невинные – никто не является совершенным, в том числе и судьи. Колонии особого режима есть и мужские, и женские, но их объединяет одно свойство, мадемуазель Вишон и мсье Дюбуи. Распорядок их работы служит не для перевоспитания, как в исправительно-трудовых колониях, а для изоляции ее жильцов от общества. Если взять, к примеру, мсье Дюбуи, то первое, что с ним произойдет, это, так сказать, «постановка на место». Мсье Дюбуи знает, что такое «постановка»? Это когда в колонию попадает крутой мужик, телохранитель, скажем, и, чтобы он забыл о том, как он силен и крут, ему тут же отбивают почки и легкие, а если зоной управляет «безбашенный авторитет», могут еще и изнасиловать. Чтобы крутой потом не вздумал подняться и отомстить. И каждый день для мсье Дюбуи покажется адом. Его будут бить, насиловать, заставлять в сорокаградусный мороз спать в бараке на голой земле, научат стирать чужие вещи и подносить пепельницу только за то, что он участвовал в похищении, скажем, ребенка. Чем свирепей зэки, тем выше их ответственность за женщин, детей, стариков и церкви. Так уж на Руси повелось. Лица, покусившиеся на перечисленное, становятся для них изгоями и падалью. Их уничтожают задолго до того, как заканчивается их срок наказания. Женские колонии в этом отношении отличаются от мужских мало, с той лишь поправкой, что за ребенка там могут просто разорвать на части. Женщины, они ведь – рожают. И знают, что такое дитя. А потому мадемуазель Сандрин, если она, не дай бог, попадется на чем-то нехорошем, связанном с судьбой ребенка, лучше в эту зону просто не заезжать. Кстати, насилуют там не меньше, чем в мужских колониях. Но в статье двести шестой, где предусмотрена ответственность за захват заложника, есть одно крошечное примечание. Лицо, захватившее заложника и добровольно освободившее его, освобождается от уголовной ответственности, если оно не совершило другого преступления. В данном контексте – не освободившее, а давшее правдивые показания. Мадемуазель Сандрин, – отвлекся от рассказа Кряжин, вдавливая сигаретный окурок в пепельницу на подоконнике. – Вы не совершали ничего, что могло обеспечить вам скамью подсудимых по какой-то иной причине, нежели участие в захвате заложника?
– Это он, – нехотя перевел Дюбуи, выслушав Вишон.
– Кто он?
– Человек, изображенный на вашей ксерокопии, – тот самый, что пришел в школу. На втором фото – второй.
Человек по имени Антон Павловский был знаком с Сандрин Вишон уже два года. Она преподавала в Парижском университете французскую литературу 19-го века; где работал он, точно она не могла сказать даже сейчас. Для нее, впрочем, и это было неважно. Довольно того, что Павловский часто к ней приезжал, оставлял на комоде деньги, дарил украшения и оплачивал квартиру, которую снял специально для их встреч.
Однажды он предложил ей небольшую работу в России. Школа расположена в Москве, основана для детей «больших людей бизнеса». Ей нужно устроиться в августе в эту школу в числе других преподавателей, проработать там несколько месяцев, после чего отказаться от контракта. Неудобства, связанные с этим, будут возмещены сполна. Двадцать пять тысяч евро Вишон получила сразу, еще двадцать пять ей было обещано по возвращении во Францию после выполнения главной задачи.
– В чем состояла главная задача пребывания в московской школе?
В один из дней (в какой именно, Павловский не сказал) к ней должен был подойти человек и попросить привести ему мальчика по имени Коля Кайнаков. Минимум притворства, максимум артистизма (переводя это, Дюбуи все больше дичал глазами и все дольше задерживал взгляд на мадемуазель), и главное – никакой паники.
Мальчика уведут, дверь запрут снаружи, и в течение получаса нужно делать все возможное, чтобы окружающие решили: дело не настолько опасное, чтобы ломать дверь и вызволять учительницу из беды. Однако Сандрин быстро поняла, что является соучастницей преступления, скорее всего – тяжкого, ибо для «простецкого прикола» было вовсе не обязательно тащить ее в Москву, Вишон поспешила удалиться из зловещей страны без шанса получить вторую половину гонорара.