Особое задание
Шрифт:
Милиционер — а он и на самом деле носил погоны с двумя лычками, споткнулся о выставленную ногу, получил рукояткой браунинга по затылку и притих. Живым его оставлять нельзя, но и шуметь тоже, пусть полежит. А нет, надо унтера из шинелки вытряхнуть. Выбрав взглядом того из парней, что подходил по комплекции, кивнул, и тот быстренько превратился в народного милиционера. Жаль, усов нет у парня, но и так сойдет.
Я дунулв костяной свисток. Неприятно, что его касались чужие губы, но что поделать.
— Давай! — подтолкнул я парня в спину, и тот ринулся через внутренний двор к дверям полицейского участка,
— Ваше высокоблагородие, красные в городе!
Про «красных в городе» его подучил я. И непонятно, и страшно. И то, что бежит чужой человек, пусть и в шинели с погонами, дойдет не сразу.
Я увидел, как открывается дверь, и оттуда показался удивленный человек в кителе с офицерскими погонами. Пора!
— Серафим! — крикнул я.
Корсаков и на самом деле умел стрелять из всего, что имеет отверстие. Я очень переживал — не разорвался бы ствол, не опрокинуло бы отдачей сани, но Серафим заявил, что все будет в лучшем виде, а сухопутчикам лучше советы специалистам не давать. Старенькая пушка бухнула так, что перепуганная лошадь заржала и едва не понесла, а забранное решеткой центральное окно полицейского участка, влетело внутрь вместе с рамой, жалобно зазвенев осколками стекла, послышались стоны и крики. Но розвальни не развалились!
«Лжемилиционер» выстрелил в офицера. Тот еще падал, когда мы ворвались внутрь здания.
— Камера там! — выкрикнул один из подпольщиков, побывавший некогда в полицейском участке.
— Вперед! — приказал я парню, а пока тот бежал к дверям, закрытой на задвижку, взял на мушку лестницу со второго этажа.
Выстрел. Второй.
Сверху уже никто не пытается спуститься, зато начали стрелять.
— Вот Неклюдов!
Я схватил перепуганного профсоюзного лидера за рукав и потащил его к двери.
Выбежав, толкнул эсера в дровни, из которых комендор уже выбросил историческую реликвию. Молодец Корсаков! И лошадь сумел удержать. Дровни понеслись по улице, увозя прочь Неклюдова. Теперь его куда-нибудь спрячут или вообще вывезут из Архангельска.
— Бежим!
Это уже мне. Мы побежали, а за нашей спиной раздавались выстрелы. Ребята, оставшиеся нас прикрывать, дадут нам три минуты, а потом и сами должны пуститься в бега.
Мы бежали, свернули в какой-то закоулок, перелезли через два забора, протиснулись в какую-то дыру. Вот, теперь можно отдышаться и идти не спеша. Потом зайти в один из «наших» домов, снять с себя бороду, смыть грим и, переодевшись из рабочей телогрейки в приличный тулупчик, идти на трамвайную остановку, чтобы успеть на службу. Ах, черт, а унтера-то я не добил!
Глава 14. Коррупция на отдельно взятом вокзале
Комсомольская площадь — вокзалов созвездье.
Сколько раз я прощался с тобой при отъезде.
Сколько раз выходил на асфальт раскаленный,
Как на место свиданья впервые влюбленный[1].
Евгений
Сегодня я провожал Полину. Ее командировка истекала лишь послезавтра, но прямых поездов по маршруту «Москва-Череповец» еще нет, а «Москва-Вологда» ходит один раз в неделю. Стало быть, следующего пришлось бы ждать долгонько. Полина вчера весь вечер рыдала, пыталась выяснить, почему я ее до сих пор не люблю, но потом успокоилась, придя к выводу, что оно и к лучшему. Мол, она меня любит, и это главное. Как честный человек (не в том смысле, что обязан жениться, а вообще) я передал ей предложение своего начальника, но, как и следовало ожидать, Полина отказалась.
— И что я здесь стану делать? Тут вон, все образованные, гимназии позаканчивали, курсы, а у меня только школа грамоты при Церковно-приходской школе. Писать да читать умею, вот и все. Дурой считают!
— Дурой тебя никто не считает, — осторожно сказал я. — А образование получить — дело нехитрое. Курсы какие-нибудь закончишь, подтянешься, в университет поступишь. Вон как ты мне хорошо про три закона диалектики рассказывала.
— Так я лекцию слушала, — усмехнулась Полина. — Там лектор всякие примеры из жизни приводил, а я уже по-своему переиначила.
— Видишь, сумела переиначить, молодец, — похвалил я девушку. — Я бы не в жизнь не догадался, что, если девушка превращается в женщину, это переход в иное качество.
— Ерунда это, — отмахнулась Полина. — И вот еще что бесит: здесь меня девчонки барахольщицей считают. Мол, Полине бы тряпки да финтифлюшки покупать, вот и все. Только и делает, что из своего женишка-чекиста деньги вытягивает. А как объяснить, что я всю жизнь чьи-то обноски донашивала? Мать свое платье перешьет — мне отдаст, да тетка какая. Я, может, за двадцать лет первый раз свои тряпки заполучила!
— А почему они думают, что ты у женишка деньги берешь? И откуда про меня знают?
— Вовка, ты что, совсем дурак?
Точно, дурак. В «Метрополе» же проживают и остальные депутатки съезда РКСМ. У женщин глаз острый, и ум тоже. Понимают, что у самой Полины Аксеновой деньги бы давно закончились.
— А еще Вовка, я ребеночка от тебя хочу.
— Ребеночек — это здорово!
Я прижал Полину к себе. Она же еще и сама ребенок. Мне трудно представить, чтобы кто-то всю жизнь донашивал чужие вещи! А то, что молодая и симпатичная женщина хочет красиво одеваться — что тут плохого?
— Знаешь, Вовка, я и родить хочу, и рожать страшно!
— Так всем рожать страшно, — попытался я утешить девчонку. — Что тут поделать, если у женщин природа такая? Я бы и рад за тебя родить, да не смогу.
— Да дело-то не в том, что рожать страшно, а в том, что мне нашего ребенка страшно в мир выпускать! Понимаешь, он маленький совсем, а у нас голод, война. Как же ребеночек жить-то тут станет?
— Ну он же не один будет, а с тобой. И со мной, если получится.
Я задумался. Если появится ребенок, надо жениться. А вот получится? В последнее время стал сомневаться в своем бессмертии, и вообще…