Особые отношения (Не покидай меня)
Шрифт:
Она подняла на меня взгляд, в котором профессиональное хладнокровие сочеталось с чисто человеческим сочувствием:
— Я вас понимаю.
Что еще могла она сказать? Что рано или поздно острота притупится и я к этому привыкну — притерплюсь, как к тяжелой мигрени? Этого не произойдет. Мы обе это понимали. И еще мы обе знали, учитывая все обстоятельства и тяжесть обвинений против меня, что самое большее, на что я могу рассчитывать после заключительного слушания, — это встречи с сыном в присутствии другого родителя.
— Я надеюсь, что вы трезво смотрите на ситуацию и ясно представляете, каким может быть исход слушания, — сказала
— Другими словами, назад мне его не получить.
— Я этого не говорила, Салли. За четыре с половиной месяца многое может произойти. Но дело в том, что…
Она замолчала, пытаясь подобрать слово помягче. Я решила ей помочь и назвать вещи своими именами.
— Меня объявили неспособной к выполнению родительских обязанностей. И поскольку это занесено в протокол, теперь ярлык сорвать трудно.
— Да, боюсь, дело обстоит именно так. Но это не означает, что нужно опускать руки. Суд вовсе не обязательно примет то же решение, что и на промежуточном слушании. Оно может быть не идеальным для вас. Оно, возможно, не оправдает всех ваших надежд в полной мере. Но можно побиться за то, чтобы оно было более благоприятным, чем нынешнее.
Из этого разговора я поняла, что Джессика по-своему, осторожно намекнула мне, что не считает меня непригодной для роли матери. В то же время она призывала меня не преуменьшать сложности ситуации. Сэнди постоянно призывала меня не терять надежду, если я хочу чего-то добиться. Джессика переставила акценты: чтобы чего-то добиться, нужно потерять все надежды.
Я размышляла об этом, когда возвращалась домой после очередной встречи с Джеком и тащилась по Вест-Хиллу под проливным дождем. Американка во мне отказывалась мириться с прагматичным пессимизмом Джессики Лоу, поразившим меня как нечто безнадежно английское. Мне хотелось вновь ощутить старый добрый дух американских пионеров, бойцовский дух. Неудивительно, думала я, что большинство англичан испытывают такую тягу к сельской идиллии. Это их противоядие от суровой реальности, осознание того, что райские кущи — не из этой жизни, а действительность безжалостна, возможности человека в ней ограничены финансовыми и классовыми рамками, личным несовершенством, а ведь надо как-то изо дня в день противостоять убийственной никчемности жизни.
Меня же, подобно большинству американцев, воспитывали на той старой избитой истине, что упорство, труд и несокрушимый оптимизм помогают добиваться любой цели, что мир полон бесконечных возможностей, и воспользоваться ими — наша задача.
Чтобы, добиться успеха, ты должна утратить надежду.
Эта логика казалась мне неясной, непонятной, чуждой. Но вот я свернула на Сефтон-стрит — передо мной открылись ряды аккуратных домов, — увидела, как няня устраивает ребенка на детском сиденье «лендровера», вспомнила, как Джек каких-нибудь десять минут назад терся головой о мою щеку, и поняла, что нельзя больше прятать голову в песок и, хочу я того или нет, мне придется обдумать, что делать с письмом, лежащим в заднем кармане джинсов. В письме юристы Тони сообщали, что двадцать восемь дней, данные мне на раздумья, подходят к концу и они начинают действовать, а именно: через семь дней наш дом будет выставлен на продажу, если я не приму их предложения. Я остановилась. И вдруг поняла, что надеяться мне больше не на что.
Я села на багажник машины, припаркованной возле моего дома,
— Салли?
Я не сразу сообразила, что кто-то окликает меня по имени. Потому что я не привыкла, чтобы ко мне обращались по имени на Сефтон-стрит. Я здесь никого не знала Кроме…
— Салли?
Я подняла голову. Это была соседка, Джулия Франк, женщина, которая когда-то заговорила со мной около газетного киоска. Сейчас она стояла рядом, положив руку мне на плечо.
— Салли… у вас все в порядке?
Я глубоко вздохнула, вытерла глаза:
— Просто день неудачный, вот и все.
— Может, я могу чем-то помочь?
Я покачала головой:
— Все будет нормально. Но спасибо вам.
— Не хотите чаю?
— Спасибо.
Мы вошли к ней в дом и по коридору прошли на кухню. Она поставила чайник. Я попросила стакан воды. Доставая из кармана жакета флакон с антидепрессантом, я заметила на себе внимательный взгляд Джулии. Я проглотила таблетку, запила водой. Она ничего не сказала. Не попыталась завязать разговор. Поставила на стол чашки с блюдцами, молоко, сахар и тарелку печенья. Налила мне чаю и тогда заговорила:
— Я не хочу совать нос в чужие дела, но… что-то случилось?
— Да… случилось.
Пауза.
— Вы не хотите об этом говорить?
Я мотнула головой.
— Хорошо, — сказала она. — Сахар? Молоко?
— И то и другое, если можно.
Она подлила молока, положила кусочек сахара. Протянула мне чашку. Я начала размешивать сахар. Отложила ложечку. Потом сказала:
— У меня семь недель назад отобрали сына.
Джулия смотрела на меня с заботой и тревогой. И тогда я выложила ей все-все. Она не проронила ни слова. Просто сидела и слушала. Когда я закончила, чай уже остыл. Мы долго молчали. Потом Джулия спросила:
— И вы собираетесь их вот так отпустить?
— Я просто не знаю, что делать дальше.
Она на минуту задумалась, а потом сказала:
— Что ж, стало быть, найдем того, кто знает, что делать дальше.
Глава 11
Я вошла в кабинет Найджела Клэппа, и он мне сразу же не понравился. Он не выглядел странным или страшным, в нем не было ничего эксцентричного. Честно говоря, первым, что бросилось мне в глаза, была как раз его полная заурядность. Он был из тех неприметных людей, мимо которых на улице проходишь, не замечая. Серый, безликий, он, казалось, появился на свет сразу сорокалетним и всю жизнь оттачивал и доводил до совершенства свою непримечательность. И вот результат: дешевый серый костюм, нейлоновая белая рубашка и мятый темно-серый галстук.
Меня бы не смутили плохая одежда, землистый цвет лица, редеющие темные волосы, перхоть на обоих плечах и даже манера говорить, не глядя в глаза собеседнику. «Не суди о книге по обложке», как говаривала моя чудесная мамочка (она обожала подобные афоризмы).
Нет, всерьез меня напрягло в Найджеле Клэппе его рукопожатие. Я его почти не почувствовала — четыре влажных, безвольных пальца на краткий миг оказались у меня в ладони. Мало того, что мне показалось, будто в руку сунули дохлую рыбу. Главное, возникало ощущение, что у человека с таким рукопожатием нет и не может быть характера.