Особые отношения (Не покидай меня)
Шрифт:
— Чего ты хочешь от чертовой янки, — я передразнила ее акцент, — прямолинейность — моя натура.
— Ладно, тогда отвечу чертовски прямо: да, был человек. Но все закончилось полгода назад.
— Прости.
— Я об этом не жалею.
Потом она рассказала, что незадолго до развода небольшое издательство, в котором она работала, было поглощено и вошло в состав концерна, а она оказалась жертвой этого слияния-поглощения. («Они извинялись и называли это «эффектом масштаба», черт знает, что это значит».) Тогда они с мужем и сыном Чарли жили в большом доме, в Барнсе. При разводе Чарли остался с ней, и она получила достаточно денег, чтобы сразу приобрести жилье в Патни («…благодаря чему я оказалась в лучшем положении, чем девяносто восемь процентов населения
— На мой заработок мы с Чарли живем безбедно. И хотя в данный момент у меня нет партнера, зато Чарли еще несколько лет будет при мне, а это для меня все… — Она осеклась: — Прости. Какая я дура.
— Не извиняйся. То, что ты сказала, — сущая правда. Вот потому-то мне так трудно.
— Завтра, как только придет список юристов, подбери себе адвоката, который сумеет тебя защитить.
— Против богачки с целой командой адвокатов и толстенным досье на меня? Сомневаюсь, что найдется ненормальный, который возьмется за такое провальное дело.
Но список появился, и я обнаружила две вещи. Во-первых, бесплатная юридическая помощь оказалось не совсем бесплатной. Точнее, с тех, кто полностью лишен средств к существованию и какого бы то ни было материального имущества, оплата действительно не требовалась. Если же, как у меня, имелась недвижимость в совместном владении, то система оказания услуг больше напоминала ссуду или заем: все расходы следовало оплатить (процент был минимальным, но все же был) из суммы, вырученной в результате продажи вышеупомянутой недвижимости. Другими словами, я влезала в новые долги, выплатить которые мне предстояло, когда будет продан дом, в котором я сейчас жила. Расценки за эту юридическую помощь, по крайней мере, были вполне пристойными — в отличие от тех заоблачных сумм, которые дерут коммерческие фирмы и их некомпетентные горе-сотрудники вроде Джинни Рикс.
Во-вторых, я обнаружила, что в пределах Уондзуорта имеется не меньше двух десятков юристов, оказывающих помощь малоимущим. У меня разбегались глаза, я не знала, кого выбрать и с чего начать, поэтому просто начала обзванивать их по очереди, в алфавитном порядке.
Первые четверо, как пояснили их секретари, оказались заняты минимум до конца этой недели. Когда я добралась до пятого имени по списку — Найджел Клэпп, — мне ответили, что он может встретиться со мной завтра, в десять тридцать.
Но, увидев Найджела Клэппа, я подумала: это безнадежно. Я пришла в уныние не только из-за его внешнего вида, вялого и безжизненного. Офис тоже был тот еще. Он находился в другой части Уондзуорта, Бэлхеме. Я теперь считала каждый грош, поэтому решила не тратить десять фунтов на такси, а добралась до места по железной дороге от Патни, сделав пересадку в Клэпхеме и проехав еще две остановки на юг до Бэлхема. Пол в поездах был густо засыпан мусором. Сиденья разрисованы и исписаны. Вагоны снаружи покрыты граффити. И вот что интересно: хотя эти загаженные поезда и вызвали у меня чувство отвращения, но я уже начинала привыкать к бьющему в глаза убожеству и воспринимала это уродство как неотъемлемую часть пейзажа. Не в этом ли специфическое воздействие Лондона — не он ли заставляет человека мириться с грязью, неприкрытой ветхостью и неряшливостью, принимать их как само собой разумеющееся?
Улица Бэлхем-Хай-роуд представляла собой смешение стандартных лавок и магазинов с какими-то странными отголосками 1960-х (вроде магазинчика профессионального парикмахерского оборудования) и кое-где новенькими, с иголочки, постройками (стильные капучино-бары, модные современные жилые дома). Офис Найджела Клэппа располагался над химчисткой, в древнем викторианском доме красного кирпича. Я вошла в здание через боковой вход с переулка. Старомодная дверь, на матовом стекле выведено: «Клэпп и Ко — адвокатская контора». Я поднялась по скрипучей, плохо освещенной лестнице
— Вы за свидетельством о смерти? — спросила она.
— Я Салли Гудчайлд.
— Кто? — громко переспросила она — видно, была туга на ухо. Я повторила свое имя.
— А, да, верно, — отреагировала она. — Помощь неимущим. Заходите. Он сейчас немного занят, но это ненадолго.
Контора «Клэпп и Ко» состояла из двух комнат и небольшой приемной — скорее узкого коридорчика с дешевым диваном, парой искусственных растений в горшках и стеллажом с брошюрами по торговле недвижимостью да популярными журнальчиками полугодовой давности. Стены были выкрашены грязно-кремовой краской, полы покрыты пожелтевшим линолеумом, над головой тускло светили две люминесцентные трубки. Единственным украшением был календарь с рекламой местного индийского ресторана: «Посетите «Бенгальский Дом», Бэлхем-Хай-роуд». Толстуха — секретарша Клэппа и, как я поняла, «девочка на побегушках» — сидела в тесной комнатенке без двери. Пока я дожидалась в приемной (бездумно скользя глазами по страницам журнала местной риелтерской компании «Фокстон» и с удивлением отмечая, что здесь на семейный коттедж можно запросто ухнуть семьсот пятьдесят тысяч фунтов), она грубоватым голосом отвечала на непрерывные телефонные звонки, одновременно поедая шоколадное печенье из открытой пачки, лежащей перед ней на столе. Через несколько минут она поднялась и обратилась ко мне:
— Проверю, может, он уже положил трубку.
Подойдя к соседней двери, она отворила ее без стука и, просунув внутрь голову, сказала:
— Ваша клиентка здесь.
После этого меня представили Найджелу Клэппу.
Когда я вошла, он поднялся со своего места. Затем протянул мне дохлую рыбу — свою руку, — указал на дешевый стул из оранжевой пластмассы напротив его стального стола и принялся рыться в документах, избегая моего взгляда. Я заметила на столе пару фотографий семьи в рамках и рядом — диплом юриста, тоже в рамке. Он потратил минуты две, не меньше, изучая мои бумаги, не произнося ни единого слова. Единственным звуком был шум дорожного движения с Бэлхем-Хай-роуд. Клэпп, видимо, привык к децибелам и не отвлекался — так, наверное, люди, живущие у железной дороги, перестают замечать грохот проходящих поездов. Моя папка была разложена на столе. Когда Клэпп наконец заговорил, он так и не оторвал глаз от бумаг.
— Итак, ваш предыдущий адвокат, — заговорил он так тихо и неуверенно, что пришлось вытянуть шею, чтобы расслышать, — итак, она не подавала апелляцию после слушания?
— Мы с ней расстались прямо в зале суда, — пояснила я.
— Понятно. — Его голос звучал неопределенно, взгляд был по-прежнему прикован к столу. — Теперь касательно дома… вы помните фамилии юристов, которые взяли на себя составление нотариальных актов?
Я назвала ему имена юристов Тони. Он их записал. Потом закрыл мою папку и, будто против воли, взглянул на меня:
— Может, вы могли бы теперь рассказать мне всю историю?
— Когда вы говорите «всю»…
— Я имею в виду, с самого… э… с момента вашего знакомства с супругом до… э… сегодняшнего дня. Только то, что относится к делу, разумеется. Но… э… я бы хотел получить полную картину. Так я смогу… э… я полагаю… э… составить представление.
Я почувствовала, что меня покидают остатки оптимизма. Личность у этого человека была яркой, как у бумажного стаканчика.
Тем не менее я спела ему песню о своем браке — от Каира до Лондона, о проблемах со здоровьем, начавшихся во время беременности, о послеродовой депрессии, моем длительном пребывании в больнице и кошмаре, ожидавшем меня после возвращения из Бостона. Я была с ним полностью откровенна — рассказала о том, как я по телефону угрожала собственному сыну, о своей неуравновешенности и проблемном поведении в больнице после родов, о происшествии со снотворным, о внезапном и абсурдном решении посетить загородный дом Дианы Декстер — словом, поведала обо всем, что адвокаты Тони сумели обернуть против меня.