Особый прием Гурова
Шрифт:
– Руками раны не трогать, – так же хладнокровно, словно ничего и не произошло, сказал, подходя к ним, Самойлов. Он бесцеремонно выдернул у Гурова рубашку из брюк, полоснув ножом по материи, оторвал низ и разорвал на два больших куска. Сложив один, прикрыл им рану Льву Ивановичу и добавил: – Вот теперь держите. – Потом, присев, разрезал брючину и осмотрел ногу Володи. Туго забинтовав ее вторым куском, поднялся. – До больницы дотерпите.
– Только туда еще добраться надо, – зло процедил Гуров. – Как Володька туда дойдет?
Да! Самойлов спас им жизнь, но его непробиваемое хладнокровие выводило
– Донесут, – спокойно заметил Валерий Леонидович. – Здесь выстрелы далеко слышны.
– Кто? – воскликнул Лев и тут же замолчал, потому что услышал, как к ним напролом, словно стадо кабанов через камыши, двигается группа людей.
Первыми, оставляя за собой настоящую просеку, появились крепкие накачанные парни, а уже за ними Шика и Боня.
– Все живы? – спросил Боня, осматриваясь по сторонам, и вдруг расплылся в такой счастливой улыбке, словно долгожданного и дорогого друга встретил. – Витюша! Ты ли это? – Ответом ему был отборный мат. – Что ж тебя, дорогой ты мой, никто связать не потрудился?
– Да он теперь уже неопасен – я ему плечевые суставы перебил, и он до конца жизни безруким останется, – спокойно объяснил Самойлов. – А вот московские гости оба ранены – им срочно в больницу надо.
– Это мы запросто, – охотно ответил Боня. – Господина полковника, как я вижу, в плечо зацепило, то есть сам дойдет, а вот… – посмотрел он на Никитина и, покачав головой, позвал: – Зубр! Займись!
Мужик, по сравнению с которым все остальные казались лилипутами, подошел к Никитину и бросил другим парням:
– Наволацивайте!
Те, как можно аккуратнее, но Володя все равно еле удерживался от крика, подняли его и положили животом на плечо присевшего Зубра.
– Пошли! – скомандовал Боня.
– Подождите минутку, это много времени не займет, – остановил его Самойлов и, кивнув на памятник Митрофанову, попросил: – Поднимите его, пожалуйста!
– Валерий Леонидович! Для вас все, что угодно! – тут же сказал Шика.
Двое парней легко подняли памятник и… Под ним ничего не было. Гуров не выдержал, подошел поближе и посмотрел – на земле явственно остался отпечаток чего-то тяжелого и квадратного, что там когда-то стояло, но сейчас там было пусто.
– Суки! – яростно заорал Коршун. – Суки-и-и! – надрывался он и даже беззвучно рыдал.
– А ты там небось компромат на нас хотел найти? – усмехнулся Шика.
– А теперь поставьте, пожалуйста, на место, – сказал Самойлов.
Парни послушно все сделали и даже поднажали на памятник сверху, чтобы он случайно не свалился.
– Пойдемте, – бросил Самойлов и первым двинулся по просеке в обратный путь.
– Не знаю, как вас и благодарить, Валерий Леонидович, – догнав его, заговорил Боня. – Если бы вы Шике не позвонили, что москвичи по кладбищу бродят, беда была бы! А так вы и их от смерти спасли, и Коршуна поймали! Да ведь если бы с Гуровым и Никитиным чего случилось, тут бы такой дурдом начался, что жизнь всего города в ад превратилась бы! А Коршун – это сволочь редкая! И хорошо, что его зарядили компромат искать, а не на Женькино убийство, потому что умелец он редкий! Мог бы и достать!
Он говорил еще что-то, ему вторил Шика, Самойлов изредка отвечал, а вот Гуров шел, прижимая к ране тряпку из собственной рубашки, и ему было так плохо, как еще никогда в жизни. И дело даже не в мандраже, который обязательно испытывает любой человек, счастливо избежавший смертельной опасности и только чудом оставшийся в живых, не в физической боли, а в боли душевной! Его, живую легенду МУРа, лучшего из лучших, провел какой-то сопляк! Нет, нужно было еще вчера, сразу же, как только получил информацию, ехать на кладбище и все забирать! Но нет! Он выстроил хитроумную комбинацию, которая закончилась крахом! Потому что этот сопляк, которого он, казалось бы, убедил помочь, вечером или даже ночью приехал на кладбище и… Тут Лев вспомнил, как глубоко сидел в земле памятник, какие тонкие, почти бесцветные травинки росли под ним – естественно, свет же туда не попадал! – и понял, что сопляк ни в чем не виноват, потому что кто-то забрал все оттуда уже давно! И где теперь это искать – совсем непонятно! За этими горестными размышлениями и самобичеванием Гуров не заметил, как они дошли до стоянки.
– Так, Коршуна – сами знаете куда! Раненых ко мне – у меня машина побольше! Панкратовский «жигуль» к Управе отгоните! – распоряжался Боня.
В его огромном джипе разложили переднее сиденье и с величайшей аккуратностью положили туда Володю, предварительно забрав у него ключи от машины Кости, а Гуров сел сзади прямо за спиной водителя.
– Я пойду, Боня, – сказал Самойлов, – у меня там рабочие без присмотра.
– Святой вы человек, Валерий Леонидович! – с чувством произнес тот. – И поклон вам нижайший! И не только от меня, а и от всех нас!
– Валерий Леонидович! Я вас в автосалоне жду! Приходите, пожалуйста! – попросил Шика.
– Да-да! – покивал им Самойлов, подошел к джипу с той стороны, где лежал Володя, и пожелал ему: – Поправляйся, парень!
– Спасибо вам огромное, Валерий Леонидович! Вы нам жизнь спасли, – прерывающимся от боли голосом тихо проговорил Никитин.
– Бывает! А потом ты сам кого-нибудь спасешь! – спокойно ответил Самойлов.
– Спасибо вам, – вынужден был сказать и Гуров.
– Господин полковник! Не утруждайте себя благодарностью, которой на самом деле не испытываете, – не глядя в его сторону, бросил Валерий Леонидович и опять обратился к Володе: – А ты, парень, на всю оставшуюся жизнь пойми, прочувствуй и прими к руководству одну великую истину: не сотвори себе кумира! Потому что расплачиваться за это приходится по высшей ставке, порой и жизнью, что ты сегодня практически и сделал! Будь умнее, а главное, оставайся человеком! Ну, все! Выздоравливай!
Он похлопал по кузову, и уже сидевший за рулем Боня, который терпеливо ждал, пока закончится эта процедура укладывания-усаживания-прощания, со словами: «Ну, погнали!» – тронул с места, а потом достал сотовый и позвонил Сафронову: – Господин генерал! Тут москвичей на кладбище малость зацепило, так я их в больницу везу. Вы уж распорядитесь, чтобы их там ждали, и подъезжайте прямо туда! Да нет! Мы здесь ни при чем! Впрочем, они вам сами все объяснят!
Гурову было так плохо, как еще никогда в жизни, в его душе бушевала такая неистовая ярость, что даже боли не чувствовалось, и он, не выдержав, сказал Боне: