Осознание
Шрифт:
«Очаги» это были не конкретные точки местности с сильным уровнем загрязнения. Я не знаю, кто прозвал эти огромные концентрические окружности вокруг полигона Дикое поле, очагами. Но название прижилось хотя и не отображало сущности явления. Очаг это широкая многометровая полоса, которая по идеальной окружности окружала огромную площадь. Центр всех этих окружностей находился в Диком поле в стороне от нашего пути. ВБНК же к примеру находилась между третьим и четвертым очагами.
Первый «очаг» как бы отделяет степь от начинающихся за ним холмов. Здесь уже ничего кроме песка и песчаных возвышенностей не встретишь. Сюда за первый очаг уже никакая живность не проникает. Птицы гибнут на подлетах. Человек, если он измененный вблизи первого очага живет от силы часа три,
За первым очагом уже обычная солярка не годится. Чтобы здесь наш трактор не терял мощности, в топливо что-то такое добавляется. Эти хитрые «присадки» имели кучу маркировок и механик был обязан следить за своевременной подачей их в предварительный бак. Подавала их понятно автоматика, но было пару раз, когда она не срабатывала, и через пять десять километров вездеход ощутимо терял скорость и даже гул моторов как-то странно менялся, переходя на более высокие ноты. А все, оттого что топливная система была практически не защищена ничем. Поговаривали что топливо, проходя через первую зону, так менялось, что синтез физики и химики голову ломали не один месяц, чтобы его описать и попробовать синтезировать в лаборатории. А первый очаг делает его за минут двадцать-тридцать. Мне было все равно во что изменяется горючка лишь бы она сжиралась движком. Никогда особо не интересовался такими тонкостями.
Вторую зону мы преодолели на ура, хотя я и боялся, что внутренняя система предупреждения радиации в салоне заорет. Но она не отреагировала и впервые дала о себе знать только когда мы уже подъезжали к скалам третьего «очага». Здесь всегда была гроза. Не в нашем понимании, когда небо затянуто тучами, льет ливень, сверкают молнии и грохочет гром. Здесь из всего этого были только молнии и гром. Точнее они сюда довольно часто долетали и, ударяя в землю, превращали песок в спекшиеся остекленевшие фульгуриты. В свое время команды «козла» прямо-таки охотились за такими «стеклянными кораллами». Раскапывали, изучали. Уж не знаю, для каких таких научных целей их потом использовали.
Проскочив границу третьей зоны на этом маршруте, надо определяться. Либо вправо и на Дикое поле, которое стало, чуть ли не домом для большинства групп исследователей, либо прямо и тогда попадаешь в длиннющий каньон, окруженный скалами, в конце которого и стоит башня волшебника. Названная так по своей абривиатуре ВБНК. Точною расшифровку этого сокращения никто не знал. И даже не, потому что башня являлась сверхсекретным объектом на Диком Поле и окрестностях. А просто ее строили не наши специалисты. Нашему лагерю просто вменили в обязанность следить за ее техническим состоянием. Причем снаружи, так как внутри ею занимались специалисты из других лагерей по периметру Дикого Поля. Наши там только свои исследования проводили. Как я подозревал БНК в ее названии, было «башня наблюдения и контроля», но что такое за «В» в самом начале я терялся в догадках. Чтобы не приходило мне на ум, все казалось бредовым. Но это я в первые недели здесь голову ломал. Потом, как и все плюнул на неблагодарное дело, так как догадку все равно никто бы не подтвердил.
Платформа вползла в каньон и тут пейзаж в корне изменился. Все дно каньона, включая редко наполнявшееся сухое русло ручья, было покрыто довольно толстым слоем пепла. Пепел этот был большущей загадкой для всех нас. Ученые его происхождение в пустынной долине знали, но держали язык так глухо за зубами, что вырвать тайну нам возможным не представлялось. А самим догадаться, откуда столько пыли и пепла в долине, в которой никогда ничего не росло и откуда этот пепел прибывает и прибывает, нам было слабо.
– Подъезжаем…- сказал я в микрофон. Вовка сонным голосом спросил:
– Так быстро?
– Час двадцать минут.
– сообщил я ему время нашего путешествия.
– А чего я серены не слышал о радиации?
– спросил Вовка.
– Я отключил ее на третьем очаге. Какой смысл-то? Сам что ли не знаешь, что сейчас нарастает «грязь» в салоне?
Вовка не ответил, а я чтобы не было так страшно отключил даже монитор контроля загрязнении.
– Три минуты до прибытия.
– объявил я и потребовал: - Давай заводи шарманку и подавай питание на аккумуляторы.
Сквозь все слои скафандра я почувствовал, как мелко затрясся трактор и буквально сразу салон наполнился гулом работающих двигателей.
Хочу сказать, что в тот день активность башни была намного меньше. Сказывалось, наверное, отсутствие питания на основных ее устройствах. Молнии, конечно, лупили от ее вершины по округе, но как-то вяло с довольно приличным для нее интервалом в две три минуты. Обычно она в минуту заряда три четыре выпускать умудрялась. Не делясь своими наблюдениями с Вовкой, я стал готовиться к «спрыгиванию» с платформы. Вытянул в сторону выдвижные упоры, так что когда мы бы остановились, мне оставалось бы их только опустить и начать сдвигаться. Увидев поданные на механизмы мощности, Вовка на полном серьезе поинтересовался:
– Ты на ходу спрыгивать собрался?
– Нет.
– сказал я и невольно улыбнулся мыслям о таком варианте. Это как бы нас лихо минут пять бы крутило спрыгни я с такой скорости.
– А я уж хотел попросить остановится, чтобы я вышел.
– Сказал Вовка, надеясь своими шутками сбросить страх перед грядущим.
Говорят измененные чувствуют радиацию. Не знаю. Через раз, как говорится. Бывали моменты, когда я действительно чувствовал кожей легкое покалывание, объясненное нашим медиком, как чувствительность к излучению. А бывало что и в центре второго очага я не чувствовал абсолютно ничего. С чем связано это я не знаю, да и не особо стараюсь узнать. Эти вопросы надо медикам задавать, а они так неохотно вообще отвечают на все что связано с измененными. Словно это табу или гостайна. Вот я и не насиловал ни их, ни себя.
Платформа начала торможение, и я стал натягивать ремни безопасности. Не хватало еще при скатывании с платформы, вывалится из водительского кресла.
– Пристегнись там.
– сказал я Вовке.
– Уже.
– ответил он и я дождавшись остановки платформы опустил заранее выдвинутые упоры.
Прожав плотный слой пыли и пепла, стальные лапы уперлись в камень, и я громко пожелал нам с Вовкой удачи…
Когда мы закончили выравнивание площадки и сооружение пандуса, прошло не меньше четырех с половиной часов. Я чувствовал себя настолько паршиво, что думал скоро блевану прямо в защитное стекло скафандра. Тяжелая ничего почти не соображающая голова казалась бесполезным придатком. Все на что ее хватало это на снисходительное наблюдение за автоматическими движениями тела. Вовке было, как мне кажется еще хуже. Я хотя бы говорить мог нормально, а его хрип, я перевести на русский уже был не в состоянии.
– Давай вырубайся.
– сказал я ему морщась от боли в голове и животе.
Вмонтированная в скафандр аптечка была делом абсолютно необходимым нам. Сколько раз те же механики, понимая, что они больше не нужны, просто вырубали себя до прибытия в Лагерь и осмотра врачом. Да и водители не гнушались такими вещами, если автоматика вела машину к дому. Терпеть такие мучения казалось выше человеческих сил. Это хорошо, что я себя еще в зеркало в тот момент не видел. Почерневшие с красной каймой губы, пошедшее пятнами лицо… думаю любую волю такое зрелище способно убить. А уж как там внутренние органы выглядят лучше и не думать. Если выживем еще долго по большому с кровью ходить будем. Так я тогда думал, чтобы не уснуть и «взбодрить» себя. Мне еще надо было расставить маяки и после этого заползти по наваленному пандусу на платформу. Хоть криво, хоть боком, но заползти и подсоединившись к ней дать команду двигаться домой.