Осознание
Шрифт:
– Термоядерный синтез звезды создает все элементы известные во вселенной. Из простого водорода рождается все. Вся таблица Менделеева и элементы, которые в ней пока не описаны. Процессы, происходящие в некоторых координатах темного пространства, я сторонник пространственной теории, это тот же термоядерный синтез. Выхлоп концентрируется в нашем пространстве буквально из ничего. Рядом с любой из точек выхода-входа такой пепел и шлак образовывается.
– Да, но Дикое поле в десяти километрах отсюда.
– Ага.
– Кивнул Юрий.
– Первая установка была собрана именно там. А теперь там ничего нет. И не будет кстати.
– А как же там тогда ребята работают?
– Изумился я.
– Там от первых экспериментов непострадавшие капониры остались. В них оборудование. Там много управляемой техники. Так и работают… - Юрий и его друг поднялись и попрощавшись с нами покинули столовую спеша по своим делам.
– Катюх… - сказал Вовка.
– Я что-то вообще не понимаю.
– Ой да не ломай ты себе голову.
– отмахнулась она и присосалась к коктейльной трубочке вставленной в пакет с вином.
– Я серьезно!
– сказал Вовка.
– Они хоть сами понимают с чем имеют дело? Одни думают что с материей, другие что с неизвестным пространством. Третьи как я понял, думают, что это просто очередная координатная ось в нашем мире. У меня только один вопрос. Если все так по-разному думают, то, как они все вместе одно дело делают?
– Не парься, повторяю.
– сказала Катерина и подвинула вино Вовке на лице которого чувствовалась раздраженность его собственным непониманием.
– Ну, может, ты объяснишь?
Помотав головой, Катерина сначала хотела отказаться, но, подумав и убрав от губ трубочку, сказала:
– На самом деле все просто. Как и все гениальное. Только никто доказать ничего не может. На все доказательства одной теории найдется масса доказательств другой. А при совмещении получается бред.
– Катя замолчала считая, что сказала больше чем нам надо было. Но Вовка так не думал и проговорил:
– Я не понял о чем ты. Почему ты говоришь, что это все просто… раз ни одна из теорий ничего не доказывает.
– Ой, слушай, Вовка, не заморачивай меня. Я ведь не просто оператор контроля. Для меня все их споры все равно, что споры двух блондинок насчет крема для загара. У меня есть своя теория, свои наработки. Но я ими делиться не намерена с этими экстремалами, что ради выкапывания котлована под строительства используют ядерный фугас.
– А тебе значит все понятно?
– А мне все понятно.
– с вызовом ответила Катя.
– Я, вообще, хотела попасть в группы Полякова. Меня не пустили. Я тут оператор контроля только потому, что есть шанс перевестись к нему и заняться своей работой. А у меня не глобальные их идеи у меня малюсенькая идейка… Но такая, которая даже Полякову в голову не пришла. Получится, значит все сразу будет понятно. И не нужны будут эти бесконечные эксперименты с посылкой сигналов.
– А не получится?
– Резонно спросил Шевцов. Катерина пожала плечами и ничего не сказала. Я с улыбкой спросил:
– Кто чем сейчас надумал заниматься? Катерина, посмотрев на маленькие часы на руке, сказала:
– У меня через три часа смена. Сейчас в комнату пойду, посплю пару часиков.
– А ничего что ты вино пила?
– поинтересовался я, но Катя только рукой отмахнулась, мол, без разницы.
Проводив Катю до этажа жилых комнат, мы направились в вычислительный центр и на разрешенных нам лаборантом машинах до глубокой ночи гоняли наперегонки на ретро машинах.
Усыпал, честно говоря, очень плохо. Симуляторы вычислительного центра не мало потрепали мою психику довольно реалистичными гонками. Только уснув, я резким толчком выпадал из сна от вида несущейся мне навстречу опоры железобетонного моста. Под утро мне удалось окончательно перебраться в вялотекущий сон и с интересом изучить особенности своего собственного поведения в дикой для меня ситуации…
Веки воспаленные и опухшие отказывались открываться и показать мне хоть последний раз безжалостное небо над головой. Горящая и ползущая лоскутами кожа, губы глубоко прорезанные кровоточащими разрывами, горло, что при каждом судорожном глотке отдается адской болью, которая казалось спускается от глотки до самой грудины, и голова, голова наполненная стальными разрывающими мозг шипами… вот что такое обезвоживание в пустыне.
Я с трудом перевернулся лицом в песок и тяжело вдохнул. Попытавшись вдохнуть я закашлялся и кое как лег на бок чтобы иметь возможность нормально дышать. Сквозь черное отчаяние и адскую боль в голове стучала гаснущая надежда, что меня должны спасти. Кто-то меня найдет. Кто-то вольет мне влагу в рот. От мысли о воде жестко свело скулы, как когда-то бывало в далеком детстве при виде лимона. Хотелось заплакать, но я уже давно не мог этого сделать. Хотелось завыть, но я знал что будет только еще больнее. И услышь я даже голоса людей, не думаю что у меня нашлись бы силы им ответить. И тогда пришло понимание и спокойствие.
Это просто смерть. Обычная, не самая лучшая, но и не самая худшая. Смерть, как дверь за которой не будет страдания. Дверь за которой меня ждет может быть лучшая жизнь. Жизнь, которая не будет одним сплошным адом. И так я захотел умереть в тот момент. Но я не умер. Я уснул побежденный песком и солнцем. И во сне я несся на встречу свету. Не безжалостному и палящему, а мягкому и доброму. Не уничтожающему, но творящему. И свет успокаивал меня, убаюкивал и словно говорил: все прошло… ты свободен. Я умер с мыслью, что и правда свободен. По настоящему и полностью.
Через семь дней нам объявили об эвакуации. Уж не знаю, что там произошло, но все лихорадочно паковали личные вещи. Мне и Вовке понятно паковать было нечего и мы сидя в столовой ждали, когда же придет за всеми нами транспорт. Вскоре вся группа кроме дежурного контрольного оператора пытавшегося снять последние показания с приборов и передать их на спутник сидели в столовой и тихо переговаривались. Я больше слушал разговоры, чем участвовал в них. Вовка подавленный нервозностью остальных тоже молчал, не встревая со своими вечными вопросами.