Осознание
Шрифт:
– Мне некуда пойти.
– призналась Катя.
– Не в бар же к нему, сидеть слезы ему вытирать. И домой страшно. Заявится, я даже не знаю пускать его или нет…
Хмыкнув я прошел к двери своего жилья и открыв пропустил ее внутрь. Сев в кресло и глядя как я переодеваюсь она спросила:
– А ты тоже плакал когда… ну, когда все понял… Я натягивая майку попытался честно вспомнить:
– Не знаю… может быть. А может и нет. Я помню что тебя тошнит от пускающих слезу пацанов.
– Но ведь через одного плаксы… Почему такими мужики стали? Вот раньше… Даже мой отец…
Я слабо понимал ее риторические высказывания и отвечать на них не собирался.
– Катюш, я иду обратно в расчетный, договаривались в девять встретится с нашими кое-то обсудить… у нас там мощности по выходу неверные… думать будем как исправить… Она смотрела на меня недоумевая.
– Я не поняла. Ты меня выгоняешь? Закусив губу я собрался и сказал:
– Если хочешь оставайся здесь. Я ночевать у ребят останусь. Я уже выходил когда она попросила вернуться.
– Ты правда мстишь мне?
– спросила она чуть не плача. Я прятал глаза, думал что ответить но ничего лучше не получилось:
– Кать… это не месть. Я прошел через такое вот опустошение, когда даже забиться некуда и от тоски выть начинаешь. И я хочу сказать, что это было поучительно. Но это не смертельно.
– Ты так себя ведешь… - сказала она и тут я не выдержал и закрыв дверь взорвался.
– А как я должен себя вести? Обрадовано скакать вокруг тебя как козел и благодарить небо что ты снова хочешь быть со мной? Радоваться что сейчас там Андрюха сопли с сахаром жует? Или я должен немедленно затащить тебя в постель на радостях? А дальше что? Ты найдешь себе новую игрушку… я опять останусь на обочине. Причем твоя толстокожесть и непробиваемость раньше меня умиляла, а сейчас бесит. Я знаю кто ты. Я знаю кто твой отец. Я знаю больше чем следовало бы. Но это не обязывает меня становится твоим любовником каждый раз, как ты без парня будешь оставаться.
Катя крепко сжимая губы пыталась разозлиться, но вместо этого тихо заплакала.
– Ну, вот… - сказал я сокрушенно наблюдая, как слезинка оставляет борозду на серебристом рисунке у Кати на щеке.
Мне удалось удержаться, что бы не бросится ее успокаивать, заверять что я все так же ее люблю, и готов вот хоть сейчас закричать об этом на всю многоэтажку. Ни в тот день ни даже неделю спустя, когда мы не просто закончили наладку оборудования, но и уже полным ходом разворачивали третью фазу эксперимента, я не позволил себе и Кате сблизится. Кто этих женщин знает, что у них в головах. Такие тараканы оказывается. Или это просто мне такой экземпляр попался… В общем наши отношения с ней были уникальными. Ночью когда я сидел дежурил в расчетной она приходила ко мне и мы пили кофе чаще просто молча, изредка только перебрасываясь несколькими словами. Если мое дежурство по ВЦ выпадало на дневное время, она не появлялась так как тоже была занята по уши своими задачами. Но зато вечером можно было гарантировано ждать ее без приглашения в гости.
Андрей не смог нормально перенести расставание с Катей. Он стал обозленным, замкнутым. Пересекаясь с ним в коридорах я невольно ловил себя на мысли, что мне стыдно смотреть ему в глаза, хотя я то уж точно не считал себя ни в чем виноватым. Кстесс тяжело переживал расставание Кати и Андрея. Он меня даже попытался укорить на что я ему сказал:
– Это дело Андрея и Кати. Я к этому делу отношусь в той же степени что и вы. Я не причина и даже не следствие.
Узнав о моем разговоре с Кстессом Катя сама обратилась к нему и честно призналась, что это ее решение и оно обдуманное.
– У вас были бы такие замечательные дети!
– сокрушался профессор, на что Катя только глаза закатывала.
В общем расставание Кати с Андреем обсуждали кажется даже на тюремных этажах, хотя им-то какое дело. Вот она жизнь муравейника где все про всех знают. Но что удивительно слухи про меня и Катю до этого упорно обраставшие подробностями вдруг, если не затихли, то как-то поскучнели. В общем все это так напоминало мыльную оперу что в очередной раз услышав от своего приятеля о своих собственных похождениях я со смехом предложил пустить обратно утку, мол, меня дома ждет подруга с ребенком. Когда Катя делая вид что ей все равно, ненавязчиво спросила когда я успел женится да нарожать двоих детей, я хохотал так что с соседних отделов люди заглядывали. Объяснив Кате нашу шутку я до слез смеха довел и ее. Цирк, блин. И при всем при этом мы еще и работать как-то успевали.
К четвертой стадии эксперимента мы вылетели как пробка из бутылки. Еще не обработав до конца третью фазу мы уже запустили только установленное новое оборудование и одним прекрасным утром в километре над пораженной радиацией землей зажглось наше собственное персональное светило. Словно снег несся от него к земле и заваливал все вокруг пепел. Потоки радиации от светила были настолько мощны что руководство приняло решение до окончания четвертой фазы запретить какие либо вообще передвижения по поверхности.
Конечно такой феномен уже было бесполезно засекречивать и наша СБ на ура выдало дезу о дистанционно управляемых термоядерных процессах. Мир тихо присел на корточки от такого заявления. Пришлось срочно завершать эксперимент и приступать к обработке информации. Сергей Игнатьевич сразу после того как наше солнце потушили улетел в Москву и насколько я понимал возвращаться не спешил. Как и Поляков. Старшим «на борту» оставался Кстесс, но он настолько пал духом, что даже в своей лаборатории он появлялся реже некуда.
Третий день между обработкой данных обмывая наши успехи мы пытались вернуться в рабочее состоянии. Эффект ноль. И хотя материала для изучения было теперь на несколько поколений ученых, мы его разгребали через пень-колоду. Администрация комплекса приняла единственно верное решение и ввела сухой закон. Выпивка исчезла и пьяных на рабочих местах поубавилось.
Где-то через недели три после завершения нашего комплекса и «энергетики» разродились результатами. Они смогли контролируемо получить первые мегавольты, и скромно доложили об этом в Москву. Кстесс тоже уехал в столицу и обезглавленная толпа забила на работу очень основательно. Начальники отделов и лабораторий сами были не лучше тех кого пытались образумить и призвать к трудовой дисциплине. Появится на рабочем месте к обеду начало считаться подвигом. Я лично приходил к девяти вместо восьми и свой героизм всячески подчеркивал перед коллегами приползавшими дай бог к двенадцати.
Единственные кто работали в полную мощность это два отдела «энергетиков» у которых как выяснилось были свои задачи решаемые под прикрытием основной. Но чем они занимались я не мог понять, да особо и не вникал. Эти два старых отростка должны были отмереть во время объединения всех групп, но вот ведь выжили и продолжали работать пытаясь получить только им ведомые результаты. Когда Катя в очередной раз выловила меня в рекреации, я спросил ее что это за отделы и почему они продолжают насиловать установку, когда уже всем дан отбой. Катя покачала головой и выдала: