Осознание
Шрифт:
Из гостиницы мы снова поехали в мэрию, где его товарищи уже погрузили оборудование и собирались сами грузиться с вещами. Им еще надо было успеть на окраину города, что бы влиться в колонну. Я до последнего не отпускала его руку. И не совру, что ощущение было, ужасным от расставания. Буквально всю грудь разламывало. Разболелась голова. Слезы еле сдерживала. И чем ближе становился момент разлуки, тем сильнее все это на меня давило. А он после наших гостиничных чудес был хоть и грустный, но все-таки мог улыбаться и постоянно говорить, что он обязательно скоро вернется. Ведь это командировка, а не перевод на постоянную работу. Просил его ждать. Просил не думать о плохом.
О том, что сразу по выезду из города колонна бронетехники попала в засаду, была обстреляна, и полностью уничтожена партизанами, я узнала уже вечером. Рассказавший об этом в ресторане приятель моей подруги даже не думал, что мне стало так плохо именно из-за этого. А я… еле успела в туалетную комнату.
Меня рвало и выворачивало наизнанку от мыслей, что я ведь знала. Что я ведь предвидела. Я даже видела сквозь улыбку Стаса, его другое лицо. Посеревшее с открытыми безжизненными глазами, с обескровленными губами. И щеками, на которых оставили борозды последние слезы боли. Я ревела так, что даже сквозь музыку в ресторане меня услышала моя подруга. Прибежала и, зажимая рот мне ладонью, жестко требовала, чтобы я успокоилась. Она потащила меня к раковинам и долго умывала и приводила холодной водой в чувство.
Потом она меня повела на улицу, где я сидела на корточках в снегу и курила, глядя на ледяное усыпанное звездами небо. Беспощадное небо, которое вертело нашими судьбами, как желало, не считаясь ни с кем и ни с чем. Что оно уготовило мне самой. Что оно хочет от меня, убивая так легко и просто тех, кто мне не безразличен. Почему-то в тот момент я верила, что и Артем уже мертв. Не могло небо так просто отпустить его.
Я жутко замерзла, как и моя подруга, все это время простоявшая сзади и говорившая какие-то глупости о том, что нельзя отчаиваться. Что нельзя прекращать верить. Что на всех войнах тысячи примеров, как похороненные возвращались после войны домой. Но я не верила. Слезы уже беззвучно текли по моим щекам, и я только и могла, что кивать ей нисколько не слушая ее утешающий лепет.
Когда ей стало невмоготу, она подняла меня и повела в гостиницу, нисколько не заботясь о том, что в ресторане ее остался ждать приятель. Она завела меня в комнату, где я так и не прибрала постель, на которой мы были еще недавно так близки со Стасом. Я лежала, уткнувшись в подушку и тихо плакала, а она гладила меня по спине и больше ничего уже не говорила. Смысла уже не было что-то говорить. Я так и не поняла когда уснула в тот вечер. Обессиленная слезами и переживаниями с дикой и невыносимой головной болью я просто свалилась в небытие и до утра так и не выбралась из него.
А через пару дней вместе со стрельбой, на улицах появились глядящие. Они вернулись в город и теперь словно жуткие мифические существа носились по нему в поисках своих кровавых жертв. Никто не арестовывал шрамов, никто не собирался помещать их в фильтрационные лагеря или тюрьмы. Их просто убивали. Как и некоторых из тех, кто служил при них. Нашего мера, полковника шрамов, как и коменданта города, расстреляли на глазах их детей и жен. Не знаю, что остановило глядящих и не позволило им тронуть семьи главных ставленников южан в нашем городе, но их оставили в живых.
Я, еще не отошедшая от своей потери, все эти ужасы воспринимала как нечто закономерное и понятное. Странное было ощущение. Ничем меня уже нельзя было удивить, напугать или возмутить.
Мы с подругой, после проверки документов оккупировавшими гостиницу глядящими, заперевшись в моем номере гостиницы, боялись даже в коридор выйти. И только голод заставил нас ближе к вечеру пробраться в уже разгромленный ресторан. Персонал ресторана практически не пострадал, если не считать нескольких синяков на лицах официантов пытавшихся, если не помешать, то урезонить глядящих крушащих все и вся. Нас бесплатно накормили какими-то салатиками и собрали немного в пакет на утро, подозревая, что к утру ресторан вообще перестанет работать. Новые хозяева города с подозрениями относились к частной собственности. И хотя, как в последствии оказалось опасения были напрасными, мы очень были благодарны поварам и метрдотелю. Сбежав ко мне обратно в номер мы снова затихарились и только в окно поглядывали за изредка передвигающимися по улицам глядящими. Их было много. Чудовищно много. И первая моя мысль была, чем же Василий в лесах, в морозах кормил такую армию.
– Да, думаю нам надо из города бежать.
– Заявила моя подруга и я отрицательно покачала головой. Подруга посмотрела на мой жест и спросила: - Почему?
– Нигде не будет лучше. Везде сейчас тоже самое. Надо оставаться на месте.
– Да я не про это.
– Сказала она.
– Глядящие нам припомнят работу на шрамов.
– Не припомнят. Это партизаны. Я знаю их командира. Завтра, если безопасно станет на улицах, пойду, попробую к нему попасть. Или хотя бы к офицерам его. Меня помнят многие. Нас в беде не оставят.
– Да ты с ума сошла, Сашка.
– Уверенно заявила моя соседка.
– Завтра шрамы вернутся и тогда нам точно хана, если узнают о твоих походах к партизанским вожакам. Надо просто сбежать и переждать что будет. А если шрамы, чтобы людей не терять резонаторами город сотрут? Я лично не исключаю такого. Вот и надо сбежать подождать.
– Нееее.
– Протянула я, памятуя о порядках глядящих.
– При этих не побегаешь. С этими надо дружить и выполнять их правила. Не удивлюсь, если уже сегодня комендантский час ввели. А мы и не в курсе.
Как оказывается просто и быстро забываются неприятные вещи. Теперь уже и моя подруга вспомнила режим глядящих и только тихо выругалась. Мы до поздней ночи слушали выстрелы на улице, пока, кажется, к ним окончательно не привыкли. Но на утро, когда в городе повисла солнечная тишина, и не звучало ничего кроме странной невероятной капели, я подумала что партизаны разобрались уже со всеми шрамами и можно безопасно выйти на улицу не боясь шальных пуль. Я заставила подругу одеться и потащила ее к мэрии.
Пока шли, боясь всего и вся, думали, что моя затея редкая глупость. Кругом на крышах домов на перекрестках мы видели темно зеленые куртки глядящих. Но когда на площади перед мэрией мы застали большое собрание народа, то поняли, что могли пропустить что-то важное. С брони подбитого БМП всей толпе вещал что-то не кто иной, как Артем.
– Тёмочка!
– Воскликнула я и осеклась. Он, конечно, не услышал меня, мы были далеко в толпе от «трибуны», зато люди в толпе на меня зашикали и сразу заругались, мол, и так ничего не слышно. Даже моя подруга меня одернула и сказала, что я дура. Мы стали слушать, о чем говорит Артем.