Останется с тобою навсегда
Шрифт:
Днем мост разводился в стороны, к берегам, и маскировался. Нас беспощадно поливали снарядами из-за Дуная. А тут еще после частых дождей менялся уровень реки. Мы перестраивали причалы и пристани, а ночами, соблюдая полную тишину, гнали по мосту пехоту и толкали пушки с колесами, обмотанными тряпьем. Однажды на рассвете я на свой страх и риск пустил на тот берег на полном ходу самоходный артполк. Удалось, хотя и не без потерь: прямым попаданием немцы запалили одну машину.
К исходу дня 18 ноября на том берегу уже было четыре стрелковых дивизии, два самоходных и три иптаповских полка.
Меня нашли спящим в кустах, перенесли в машину и увезли в штаб армии. Об этом, правда,
В окно врывается яркий свет, у входной двери стоит незнакомый, опрятно одетый ефрейтор.
– Умоемся, товарищ полковник.
– Ты что, в званиях не разбираешься?
– Я соскочил с кушетки и стал разминаться.
– Разбираюсь, товарищ полковник.
– Из кармана брюк он достал пакет. Приказано вручить лично и срочно.
Полковничьи погоны! И приказ о присвоении мне нового звания. Еще записка от Валовича. Твердая рука вывела: "Чтобы в лесу твоем еще один волк подох! Поздравляю".
В офицерской столовой дежурный капитан усадил за отдельный стол:
– Отныне здесь ваше место, товарищ полковник.
Завтрак принесла женщина с симпатичными ямочками на щеках.
– Вот и молоденького полковника нам дали!.. Ой и кормить вас надо!
Ее полноватая теплая рука, ставя на стол тарелку с хлебом, как бы невзначай коснулась моей щеки. Будто в глубокий холодный погреб ворвался луч такой яркости, что можно и ослепнуть!.. Почему-то возник в памяти давно виденный и позабытый евпаторийский пляж с чистым желтым песком и голым пухловатым малышом - он сгребал в кучу перламутровые ракушки... Женщина поднесла руки к груди и стояла, машинально перебирая пальцами пуговички не расстегнута ли кофта. Я не поднимал головы, но почему-то все видел...
Колбаса травянистого вкуса не лезла в горло. Проглотил без хлеба кусок сливочного масла и запил полуостывшим чаем. Встал.
– Папиросы, папиросы ваши, - сказала женщина каким-то упавшим голосом.
Я взял пачку "Казбека", сунул в карман.
– Благодарю, - сказал я, торопясь уйти.
– Когда к обеду-то ждать?
– спросила с тихой бабьей жалостливостью.
Перескочив канаву, уселся на первый попавшийся пень, закурил. Десять затяжек - и пришло успокоение, так успокаиваются волны после упавшего ветра. Возвращался на землю, к всегдашнему, к тому, что было вчера, позавчера и много-много дней назад. И тут же услышал глухие и сердитые перекаты с той недалекой стороны, где поднимались фонтаны земли с водой. Ни для меня, ни для кого другого ничего не может сейчас существовать, кроме войны с ее уханьем, аханьем, татаканьем, лужами и грязью, мужской руганью, приказами, без которых не знаю, как мыслить и жить. И не дай бог неожиданной тишины - изнутри взорвешься!..
...На лестнице столкнулся с адъютантом Валовича.
– Вас требует командующий.
Гартнов встал навстречу:
– Поздравляю с высоким воинским званием!
– Служу Советскому...
– Служи, а как же.
– Рука его потянула меня к столу.
– Садись и дай поглядеть на тебя.
Сдал генерал: щеки втянулись, мешки под глазами набрякли, потемнели.
– Кури, если хочешь, - сказал, по-стариковски махнув рукой.
– Трудно, полковник... С Днепра многих довел до чужой земли в здравии и уме.
– Он выставил три длинных морщинистых пальца.
– Говорят, бог троицу любит.
– Два пальца убрал, оставил указательный.
– На последнем он кровенит нас нещадно.
– Свелись седые брови.
– Третий раз форсируем Дунай и за все более или менее спокойные марши по Балканам расплачиваемся тысячами жизней!
Я лишь сейчас увидел генералов Бочкарева
– С этой минуты ты, полковник, представитель Военного совета армии... Сиди, сиди, береги силенки. Обстановка на плацдармах тяжелая. В ротах солдат - на пальцах пересчитаешь!
– Подвел к карте.
Бочкарев и Валович встали, молча пожали мне руку.
– Двести пятая высота! Они ее в крепость превратили. А подходы? Гляди. Две дамбы, а между ними трясина выше головы. Станция Батина, куда тянется узкая однопутка. С северо-запада затопленная местность. На высоте доты, дзоты, сотни пулеметов, десятки тысяч отборных эсэсовцев. Зачем все это Гитлеру потребовалось, на кой ляд он палит полк за полком? Расчет точный. Не удержат - прощайся с нефтью, бензином, огромной и богатой сырьем землей между Балатоном и Дравой. А взять двести пятую надо, и возьмем! Пойдешь на вторую дамбу. Там дивизия Казакова и самоходки, что ты пропихнул через Дунай, может, на свое счастье. К исходу завтрашнего дня жду доклада, что станция Батина пала. Ты готов?
– Да, товарищ командующий.
– Полномочия неограниченные, но пользуйся ими разумно и уважительно. Не забывай, что пережил наш солдат за три с половиной года войны. Возьмем высоту - дадим простор армии. Другие части, свежие, так двинут фашистов аукнется в Вене!.. До встречи, полковник...
* * *
Землянка генерала Казакова хитро скрыта под могучим дубом. Было здесь несколько таких деревьев, на столетия занявших островок суши. Высокая дамба прикрывала их с запада.
Вечерело, но артиллерийская дуэль продолжалась. Вокруг узенькой дорожки, по которой я на полном ходу проскочил к дамбе, на трясинах и болотах клокотали гейзеры. Они выбрасывались из чрева земли к небу. Освещенные желтым закатом, сгорали на глазах и падали туда же, откуда поднимались, рассыпая вокруг огненные брызги.
– Ага, начальствовать пришел, укуси тебя вошь! Судьба еще раз свела нас, и в очень нелегкий час... А ну-ка марш за мной!
Вскарабкались на дамбу. Генерал сказал:
– Ты только вглядись. Мне приказывают: взять станцию Батина. Что скажешь?
– Руки его легли на лоб, прикрывая глаза от низкого солнца.
Слева от нас простиралось болото, справа, в черном дыму и пламени, был скат той самой высоты, там шел бой немецких танков с нашими самоходками. Путь один - лобовая атака.
– Не пущу пехоту, не пущу!
– закричал генерал.
– За сегодня - семь танковых контратак. Два батальона смяли в лепешку. Не пущу!
Мина шмякнулась метрах в сорока от нас, потом другая, но уже правее.
– Берут в вилку, айда!
Генерал скатился с дамбы, я за ним. Уселись и не стали подниматься. Третья мина упала на то место, где мы стояли секунд сорок назад.
– Вишь, пристрелялись, ходу никакого. Как будем брать, а?
– Не знаю, товарищ генерал.
– На что ты мне нужон? Диспозицию поглядеть пришел? Так ее из окна командарма видать. Или болото очистишь за ночь, осушишь дно? Я, брат, по Сивашу шел, так там под ногами твердость была!..
Ночь ноябрьская, холодная: стылая сырость пробирает насквозь. Грохот не обрывается ни на секунду, перестаешь его замечать.
Стрелковый батальон пошел по пояс в воде, чтобы обойти станцию с юго-востока. Встретили огонь в лоб. Отошли на исходный рубеж.
– Нерадивому упрямству конец!
– кричал Казаков.
– Попрошу вас сейчас же связаться с высшим командованием и доложить, что у меня не полки, а роты, не батальоны, а полувзводы! Пусть сровняют высоту с землей с воздуха, к чертовой матери!.. Нет у Казакова полков, и шабаш!