Остров бабочек
Шрифт:
– Ты видишь, как ненасытная женщина может пылать? – лихорадочным шёпотом спросила она, перейдя на ты.
– Да, – ответил я голосом нетерпеливого любовника. – У меня аж пересохло в горле.
– Правда? – обрадовалась она. – О, как я люблю бородатых мужчин! Они так брутальны!
– Но брутальный мужчина должен сходить в буфет, мой крольчонок, и выпить сока. Иначе он расплавится, как какой-нибудь выходец из ледовитых галактик. Я на одну минутку.
Всего на свете я боялся, что она может выйти со мной. Но видимо, её раздирали два противоречивых чувства: ни на секунду не оставлять уловленного в её сети мотылька и философские выводы мужеподобной женщины.
– А зачем зонт берёшь? – на мгновенье в её глазах вспыхнула искра.
– Ох, по привычке. Оставляю на твоё
Искра потухла. Она упокоилась. К сожалению, мой милый кошачий зонт становится её трофеем, трофеем потому, что мужчина, не выдержавший накала, позорно капитулирует с поля боя. Но, чёрт возьми, надо чем-то жертвовать. Хорошо, что ещё свой «ядерный» чемоданчик я сюда не взял.
Чтобы не вызвать подозрения, мне действительно пришлось направиться в сторону буфета, который, как помните, находился в противоположной стороне от предбанника. Низко нагибая спину, я прошмыгнул через проход, разделяющий по ширине два сектора рядов. Открыв дверь, я оказался в коридоре почти таком же, как и в другой стороне. На одной из дверей я прочёл «Буфет». Так. Как мне пробраться к предбаннику? Неужели только через зал? Буфет, фуршет, клозет. На нервной почве у меня начал проявляться смех идиота. Буфет, балет, кисет. Я заглянул в буфет. Там за стойкой, на фоне всевозможной жратвы и пойла, стояла упитанная тётенька с какой-то гребешковой хренью на голове, в розовом фартуке и с очками на краю носа, и чего-то старательно вписывала, видимо, разгадывала сканворд. Шесть-семь столиков были пусты, не считая лесника Тихоныча. На его столике были рюмка, опорожнённая на три четверти бутылка портвейна и откусанный с краю плавленый сырок. Как пел когда-то корифей русского шансона Аркадий Северный «И давно разломленный в кармане, Засыхает плавленый сырок». Конечно, сырок не разломленный и не в кармане, но Тихоныч обязательно его разломает и сунет в карман, где он будет сохнуть. Этому леснику терять уже нечего. А мне есть чего?! Не знаю. Но надо было что-то делать. С ходу оценив обстановку, я быстро подошёл к буфетчице и как можно культурнее спросил её:
– Пшэпрашам, пани, как можно выйти на улицу, минуя зал?
Буфетчица, оторвав взгляд от сканворда, недовольно на меня посмотрела, потом сказала:
– Очень просто. Коридор огибает зал сзади.
– Благодарю, – залпом выпалил я и залпом же кинулся в коридор.
Теперь любительница бородатых мужчин – это точно – сведёт меня в могилу психологическим анализом. В каждой вещи есть своя обратная сторона. Может, бороду нафиг сбрить?
Обогнув коридор, я попал туда, куда мне было и нужно. Очутившись в предбаннике, я устремился к выходу. Но тут мне дорогу преградил Фантомас. Мне стало жутковато. А может быть, он и в самом деле Фантомас?
– Милейший, в чём дело? – возмутился я.
– Не вы ли Дионис Оскольников? – был вопрос.
Вместо ответа я кивнул.
– Вам записка, – без всякого выражения сказал он мне и сунул в руку сложенный в четверо блокнотный листок. Я было замялся, но надо было быстрей рвать когти из этого уфологического святилища.
Взяв записку и поблагодарив швейцара, я бросился к выходу. Только когда я спустился с лестницы, я вспомнил, что не дал Фантомасу на чай. Вот почему он так на меня глядел! Ничего. Делегаты дадут. Они сегодня будут щедры, как никогда.
Я быстро бежал по улице, шлёпая прямо по лужам и задевая осторожно бредущих прохожих. Добежав до остановки, я перевёл дыхания. Дождь почти кончился. Пели птицы. Кое-где пробивались лучи солнца. Я встал под каштаном и раскрыл записку. Её содержание было кратким и убийственным, как краткая очередь из «Шмайсера», после команды Фаер! «Приходите завтра в десять утра на Остров Бабочек.
Ирина».
Остров бабочек.
Конечно, нужно бы было не ехать. Но что поделаешь, если чувство, которое испытываешь к женщине ещё не успело рассосаться, ещё нежная рана не заросла грубым бесчувственным швом! Можно было бы проявить волю, стиснув зубы, отклонить всякий соблазн. Но тут закрадывается лукавая
Но может, всё проще? Ей опять стало скучно. Вот она и решила развлечься. Да, никогда не понять сразу, что на сердце у женщины. Сей важнейший орган у неё за семью печатями. А себя-то поймёшь? Я сам сплошной ребус. И с картами Таро не разгадать той темени, что в душе моей обитает. С Вергилием не пройти по всем кругам моего подсознания. И с нитью Ариадны не обойти изгибы моего лабиринта, где я одновременно и Тезей и минотавр. Чёрт ногу сломит. «Генерал в своём лабиринте». Ужасающий итог великого героя. А тут ещё усугубляет всю эту запутанность сложное чувство, вызванное этой принцессой! Ах, если бы Ирина была Ариадной! Как чувствовал себя б отрадно Я с золотою Ариадной! С Лерой бы было проще. Проще ли? Глупости! Ничего не проще! Все женщины, несмотря из-за разных (ха, ха! каламбур! из заразных!) взглядов и моральных установок скроены по одной мерке. И жена, и Лера, и Ирина… Ах, Ирина, Ирина! Ну, на кой я те такой нужен? В Кашкино полно суперменов. Один даже внешне похож на Брюса Уиллиса, вышибалой работает в стриптиз-баре. Бабы на него вешаются пачками. Но вся штука заключается в том, что с ним тебе будет не интересно. А со мной, значит, интересно? Ох. Порхать бы мне безмозглой бабочкой, не страдать ненужными вопросами. Просто жить вне времени и пространства. Вне законов причинности и необходимости. Без всяких априорных форм чувственности и рассудка. Вне истории. Правильно. Что может быть хорошего в истории? Беспомощная и разбитая кукла Симона Боливара, какой её очертил беспринципный Маркес…
Как полагается, доехав на рейсовом автобусе, вышел на обочину, пришёл на любимое своё место и стал оглядывать эту луговину в двадцать га. Даже ладонь приставил ко лбу – уж больно ярко солнце светило. Никого! Хотя… Нет, это, конечно же, не она. Это дамочка в цветастой панаме гуляет с американским шпицем. Умилительная картинка. Мы с Мухтаром на границе. Тоже не плохо. Унавоживание почвы никогда не будет лишним. Они находились в ста метрах от меня. Видимо, пришли из Загородного парка. Помаячив перед моей физиономией минут пять, они направились в сторону просеки. Туда, наверно, и следует мне держать взгляд.
Луг почти просох. За жаркую половину вчерашнего дня дождевая влага успела испариться. Правда, растения были немного влажны. Но может, это от росы? Нет, роса бы уже пропала. Значит, всё-таки какая-то дождевая влага сохранилась под лежащими листьями. Но воздух почему-то особенно влажным не ощущается. Это, наверно, кузнечики своим треском добавляют сухость, иллюзию знойности.
Однако на моих курантах уже двадцать минут одиннадцатого. Что же это такое! Её до сих пор нет! О женщины, вам имя – вероломство! (Frailty, thy name is woman!) Не могла же она забрести на другой край луга, если знает, что я должен ждать её в этой стороне, откуда видна просека.
От злости я рукой схватил какое-то травяное растение и так неудачно провёл по нему пальцами, что здорово порезался ребром листа. Чёрт! Я поднёс указательный палец к губам и начал его сосать. Но кровь продолжала течь. Я посмотрел, нет ли вблизи подорожника. Здесь он не рос. Он рос ближе шоссе. Придётся туда идти. Я развернулся и… замер. Передо мной во всей свое ослепительной красе стояла она… чьё имя вероломство. Она лучезарно улыбалась. О, так улыбаться может только она!
– Я хотела вам сделать сюрприз, – выпалила Ирина, сверкнув на меня синими глазами поверх стёкол очков. – Поэтому зашла со спины. Я знала, что вы будете смотреть на просеку.