Остров на птичьей улице
Шрифт:
— Да.
— А когда он придет?
Я пожал плечами.
— Где он?
— Не знаю. Его взяли вместе со всеми, когда ликвидировали фабрику.
— Какую фабрику?
— Веревочную.
Фреди хотел что-то сказать, но промолчал.
— Поговорим об этом потом, — сказал он.
Он посмотрел на меня странным взглядом и сказал:
— Возвращайся наверх. Я брошу его в помойку и забросаю мусором. Тут его больше, чем нужно.
— Может, я покараулю у ворот? — предложил я.
— Ладно, — согласился он. — Только ты что-то очень бледный.
— Я ничего
Потом пошел к воротам. Улица была пуста. Только по временам издалека раздавались взрывы. Это было восстание.
Фреди провозился довольно долго. Во всяком случае, так мне показалось. Вдруг мне стало дурно. Я ведь не боялся. Что случилось, не заболел ли я?
Фреди закончил работу и позвал меня.
— Все в порядке, — сказал он и потрепал меня по плечу.
Мы прошли через пролом. Я потянул за кабель, и лестница, словно змея, скользнула вниз.
— Патент твой?
Я кивнул головой.
— Вы говорили о поляке по имени Болек, — сказал я, — как он выглядит?
— Давай поднимемся наверх. Ты действительно хорошо себя чувствуешь?
Со мной что-то происходило. Как будто дрожало внутри. Дрожь все усиливалась. Мы поднялись наверх и подняли лестницу. Он описал мне Болека. Сомнений не было. Это был мой знакомый. Теперь мне стало понятно, почему вор был таким симпатичным. Он просто притворялся, что ворует костюмы. Я ничего не сказал. Только повторил про себя его адрес.
И вдруг я разрыдался. Никак не мог сдержаться. Не мог остановиться. Это случилось внезапно, рыдания словно сами вырывались из горла. Фреди крепко обнял меня и прижал к себе. Гладил по голове. Может из-за этих рыданий, которые подступали к горлу, я так побледнел. И так дрожал. Я долго не мог успокоиться, только старался плакать потише.
Я понял, что усвоил урок, который преподал мне отец. Я сделал в точности, как он мне говорил. Ни о чем не думал. Ничего не чувствовал. Только точно проделал всю техническую работу. Выбросить пистолет вперед. Держать его двумя руками. Щелкнуть затвором. Тщательно прицелиться. Думать только о цели. Все чувства отмести. Иначе будет дрожать рука. И умрет не он, а ты.
Я снова и снова хотел перестать плакать, но не мог. Ведь в общем-то я был, как Робинзон Крузо. Он тоже стрелял, когда дикари хотели съесть взятого в плен Пятницу.
Потом я сварил им рис и открыл последнюю банку консервированного молока. Фреди дважды менял Хенрику повязку, и они о чем-то шептались. Время от времени поглядывали на меня. Может, Фреди просил его переубедить меня.
Я показал Фреди мой склад наверху, и он проспал там весь день. Я был с Хенриком. Мы разговаривали. Я очень жалел, что не взял в бункере шахматы. Мы сделали из картона шашечную доску и играли, передвигая монеты и кусочки дерева. Иногда я даже побеждал. Может, он специально поддавался, а может, я и вправду побеждал.
Вечером Фреди ушел. Пожал Хенрику руку. Я тоже хотел пожать ему руку, но он обнял меня и крепко поцеловал. В руках он держал узел с немецкой формой, каску напялил на голову. Он улыбнулся мне и отдал честь, как настоящий солдат. Потом спустился вниз и скрылся в темноте. Только
Всю эту ночь, просыпаясь от стонов Хенрика, я прислушивался к далеким выстрелам. Думал, может, это стреляет Фреди. И молился за него.
У врача
Я проснулся на рассвете из-за стонов Хенрика. Он чувствовал себя очень плохо. Весь горел. И был мокрый от пота. Ясно было, что он не может двинуться с места. С трудом говорил. Пытался успокоить меня. Я дал ему воды. Он не мог пить. Я поил его из ложечки, очень медленно, как дают воду младенцу. Я подумал, что он умирает, и решил позвать врача. Я знал одного врача, но он меня не знал. И тогда я напомнил Хенрику про путь через стену, который он знал. Это было недалеко. Угол моей улицы и улицы Пекарей. Он говорил очень медленно. Чтобы я понял, или, может, он не мог говорить быстрее. Я намочил полотенце и положил на его лоб. Ему немного полегчало. Мама всегда клала мне на лоб мокрое полотенце, когда у меня была температура.
— Улица Пекарей, 32, — шептал он.
Я сел возле вентиляционного окна и стал смотреть, как приходят и уходят люди на той стороне. Дети еще не шли в школу. Но великовозрастный хулиган уже крутился возле дома и ждал очередную жертву. Маленькая девочка еще не вышла. Он мог только привязаться к женщине, которая вытряхивала одеяла и ковры. Он крикнул ей: — Пани, у вас упала подушка!
Она продолжала работать. Он расстроился. Неужели он такой дурак, думал, что она сразу побежит вниз? Наверно. Вышел полицейский и погрозил ему кулаком. Все его знали. Тогда он швырнул камень в пробегавшую собаку. Та завизжала. Жена врача высунулась в окно и начала стыдить его. Потом выскочила его тетка и заорала:
— Ты все еще здесь! Я же велела тебе идти не медля! Где записка?
— Здесь, — закричал он и потряс запиской, достав ее из кармана.
— Так иди, горе горькое!
Как обычно, его куда-то послали. Я следил за ним, сколько мог. Как видно, скоро он не вернется. Потом посмотрел в бинокль на окно врача. Врач был в комнате. Жена принесла ему чай, он сидел возле письменного стола, что-то писал и пил.
Пистолет я не взял. Я понимал, что не смогу стрелять, если банда поляков схватит меня. Будь что будет. Взял с собой только фонарь.
— Если мой папа придет, он позовет меня по имени — Алекс, — объяснил я Хенрику.
— Возьми деньги, — прошептал он и показал на свой карман.
В кармане у него были деньги. Я взял несколько бумажек. Оставил двери шкафа открытыми, чтобы ему было лучше слышно. Потом выбрал, что я надену. Я точно знал, что надевают мои ровесники, когда идут в школу. Я взял несколько книг и тетрадей, которые у меня были, и связал их ремнем. Так делали те, у кого не было портфелей. Я вспомнил про военную фуражку и надел ее. Улица Пекарей была первой улицей, пересекавшей нашу улицу по дороге на фабрику. Я прекрасно знал дорогу. Я не опасался грабителей, нужно было только не нарваться на немцев, очищающих квартиры. Я не проверял, но мне казалось, что с нашей стороны уже очистили все дома.