Остров Надежды
Шрифт:
— Все вниз! — командует Гневушев.
Дробный стук каблуков по металлическим листам надстройки. Команда быстро проходит в двери рубки.. Люди поднимаются по трапу к единственному теперь отверстию, ведущему вниз, — рубочному люку — и исчезают.
— Разрешите объявить боевую тревогу, товарищ командир? — спрашивает Гневушев.
Волошин кивает и продолжает стоять в той же позе, наблюдая за обстановкой.
И снова нажатие тангеты микрофона — прямо ладонью, рукавицей: «Внизу! Боевая тревога!»
На мостике слышен густой, слегка вибрирующий, с басовитыми оттенками звук ревуна. С того момента, как затухли последние
Лодка попала в тень скалистых высот, ее очертания размылись, и, наконец, кормовой гакабортный огонь как бы послал прощальный лучик в сторону оставшихся на пирсе и скрылся за мысом.
— Сколько раз провожаем, а привыкнуть не могу, — сказал член Военного совета с грустной улыбкой.
Командующий добро взглянул на него, поглядел на своего заместителя, пытавшегося сохранять во всех случаях жизни непроницаемое лицо, на командира подразделения, посапывающего пустой трубкой, и пошел ровным, устойчивым шагом. Все подтянулись, выпрямились, как бы «взяли ножку», и каждому стало привычней и легче.
В салоне был приготовлен чай. Командующий сидел рядом с одним из приехавших из Москвы адмиралов и с досадой выслушивал его розовые предположения о выполнении задания. Хотя к походу готовились давно, все же нельзя искушать судьбу и раньше времени праздновать победу. Если плавание подо льдами было не ново, то проход через пролив Беринга зимой осуществлялся впервые. Одни верили, другие категорически отвергали возможность зимнего форсирования мелководного, замерзающего пролива. Отдушина в Тихий океан была ненадежная, и легче всего было бы отказаться и не рисковать.
Были приняты меры с целью обезопасить жизнь людей и сохранить первоклассный подводный корабль, предусмотрены сотни случайностей. Однако успех будет зависеть прежде всего от командира корабля. Командующий верил Волошину, и не потому, что тот писал книги и защищал диссертацию. Будучи сам человеком высокой организации и твердой воли, командующий ценил эти качества в своих офицерах. Современная техника молниеносно и безошибочно решала задачи лишь в том случае, если ею правильно распоряжались. В любую минуту роботы могли отомстить. Их надо держать в узде, управлять умелой и крепкой рукою. Это выполнял экипаж. А командир стоял над всем. Ему должны были беспрекословно верить.
— Пройдут Берингом, а за Командорами можете спокойно перевернуть подушку прохладной стороной, — продолжал адмирал. — Я уверен, Волошин пробьет окошечко, пробьет…
2
По обеим сторонам извилистой губы поднимались похожие на гигантские шлемы голые холмы, покрытые у своих подошв толстой корой грязного ноздреватого льда. Перепады между высотами и расщелины были затянуты языкастыми потеками ледничков, спускающихся к морю и образующих нестойкий береговой припай, постоянно разламываемый водой и ветрами. Казалось, нет ничего скучнее и безотраднее подобного пустынного и угрюмого пейзажа, и все же эта природа возбуждала неясные томления, приводила к какому-то высшему оцепенению всего организма, приятному и в то же время тягостному.
Атомный корабль устойчиво шел в надводном положении, властно взрезывая и разваливая тупым носом зыбкую поверхность воды, оставляя за собой снежисто-лохматый кильватерный след. Среди белесых всполохов северного сияния твердо висела Большая Медведица, признанный небесный шеф Арктики, а молодой месяц игриво купался в подогретых светом облаках на самом изломе горизонта.
Мимо проплывали береговые огоньки, помогавшие мореплавателям. Хотелось подольше наблюдать эти звездочки, зажженные руками людей; дальше ничего не будет, ни одного светлячка. Не будет Большой Медведицы, созвездия своего детства, не будет гранитов, не будет и моря. Останется ограниченный мир, зажатый с боков, сверху и снизу, сплющенный в стальную трубу субмарины.
Находившийся на мостике по разрешению командира Дмитрий Ильич поймал себя на столь неказистой мысли, поежился.
— Поднимите капюшон, — посоветовал Гневушев. — Пронизывает с непривычки. Мерзлый ветерок.
На мостике находились Волошин и Куприянов. Ушаков видел их со спины.
Чувствовалось приближение открытого моря. Волна стала круче и говорливее. Бесшумное движение лодки с ее скрытыми в глубине двигателями невольно заставляло вслушиваться в голос волн. На Севере они сухо шелестят и, пробегая мимо, рокочут. Падая и догоняя, как бы разговаривают гребешки. Пусть посмеются знатоки, но Дмитрий Ильич убедился — волны разговаривают в разных морях по-своему. И по цвету они разные. Когда попадаешь в границу смешения Баренцева и Карского морей, разница особенно заметна. Баренцево держит зеленоватые, светло-стальные оттенки; Карское — черные, густых тонов, мрачные, будто предупреждающие об опасности, — Арктика.
И небо изменчиво по цвету, что иногда помогает мореплавателям. Над льдами обычно белесое, вылинявшее, тусклое до бесконечности. Чтобы обнаружить разводье, следует искать его прежде всего на небе. Чуткая арктическая атмосфера отражает чистую воду такими же голубовато-зеленоватыми озерами, рефракция множит их, колышет линию горизонта, и штурманы, ведущие исчисление, осторожны, не особенно доверяют видимому и даже пеленгам.
По правому борту прошло световое ожерелье огней. Гавань с отвесными скалами, обращенными к морю, самой природой приспособлена для стоянок кораблей с любой осадкой.
Обменялись сигналами. Вперед вышел эскаэр, военный корабль нового типа, с мощными радиолокационными установками, быстрым ходом, вооруженный по последнему слову техники. Эскаэр будет сопровождать их до точки погружения.
— Последний берег. — Куприянов проследил за удаляющимися огоньками, пока их не проглотили скалы.
— Первой боевой смене заступить! — распорядился Волошин.
И Гневушев, выслушав приказ, наклонился к микрофону и передал команду в центральный пост, откуда она молниеносно, по радиотрансляционной сети, поступит во все уголки корабля.
Старпом по-прежнему стоял рядом с командиром. Они ни о чем постороннем не говорили, не обменивались репликами, не шутили. Их общение ограничивалось теми командами, которые подавал Волошин и которые неизменно повторял старший помощник, распоряжаясь от его имени.
Для гражданского человека в таком поведении двух старших офицеров было что-то странное, и Дмитрий Ильич, хотя и знал многое из корабельной службы, все же невольно удивлялся такому порядку, понимая, что в нем, вероятно, скрыта определенная необходимость.