Остров наслаждений
Шрифт:
Лейкемия.
И он знает уже восемь месяцев. Милли не сомневалась, что он держал все в тайне, никому не рассказывал, даже братьям. Но продолжал улыбаться и быть веселым, хотя каждую секунду помнил о своем диагнозе. Была ли эта беззаботность его защитным механизмом? Или он таким образом хотел оградить себя от жалости и людей, которые суют нос в его дела?
Кому, как не ей знать.
Но сейчас все изменилось. Их отношения стали другими, потому что Милли с помощью Чейза смогла, наконец, избавиться от своих барьеров, и теперь ей нужно было ответить ему тем же.
Только
Милли вышла из хижины и направилась на пляж. Из этой частной бухты не было видно ни людей, ни зданий, только несколько лодочек, качающихся на изумрудных волнах вдалеке. День был великолепен: безоблачное голубое небо, яркое солнце цвета спелого лимона и песок, сверкающий под его лучами.
Даже сейчас она упорно продолжала сражаться с суровой реальностью. Как Чейз мог быть больным, если выглядел таким здоровым? Когда его глаза горят жизненной силой и энергией? Милли задавала сама себе эти бессмысленными вопросы, но отдаленная часть ее сознания воспроизводила смутные воспоминания того, как Чейз скривился от боли, когда она прыгнула на него с лодки, то, как он провожает угрюмым взглядом каждый закат… Он говорил ей, что хочет вкусить жизни, взять от нее все, понять суть…
Теперь Милли понимала почему. Чейз не знал, как много ему осталось.
Милли сделала глубокий вдох, чтобы привести мысли в порядок. Итак, она будет сражаться. И это означало, что придется в первую очередь бороться с Чейзом.
Чейз уставился на женщину-врача, которая пришла сообщить ему новости.
— Пришли результаты вашего анализа крови, — начала она, закрывая дверь за собой.
Чейз собрался с духом. Анализы стали для него привычным делом, и он наизусть знал показатели, которых нужно было достичь, чтобы болезнь оставалась в своей хронической стадии. Все в его жизни теперь зависело от цифр.
— И?.. — немногословно бросил он, поторопив доктора.
— Они выглядят вполне себе ничего.
Что это значит? «Вполне себе ничего» — это не «хорошо». Не «превосходно», не «ужасно» и не одно из других более или менее определенных слов, которые он бы предпочел.
— Вполне ничего? — повторил он.
— Концентрация лейкоцитов в вашей крови двести тысяч. Наверняка вы знаете, что это нормальный показатель.
Не совсем нормальный. Он был выше, когда Чейз перешел на новый препарат две недели назад. Значит, он падает, а это нехорошо.
— Когда вы вернетесь в Нью-Йорк, вам нужно будет снова сдать анализы, — продолжала она, а Чейз еле удержался от саркастического комментария, — и сделать переоценку эффективности вашего лекарства.
Снова. Это было очевидно. Чейз откинул голову на подушку и почувствовал, как страх, который ему удавалось держать подальше всю неделю, вновь заполняет его. Он не чувствовал этого с тех пор, как встретил Милли и влюбился в нее.
Он быстро отогнал от себя эту мысль. Чейз был настроен решительно — он не мог обременять ее своей болезнью. А значит, ему придется жить без единственного лучика радости. Без Милли. «Я не смогу пройти через это второй раз». Конечно, эта фраза была сказана в момент горестных воспоминаний,
Чейз провел беспокойную ночь в больнице. Он всегда ненавидел стерильные палаты, запах антисептика и чувство печали, которое медленно заполняло помещение, как невидимый глазу ядовитый газ. Его мысли также не давали уснуть. Его беспокойный мозг, а может, и своевольное сердце постоянно воспроизводили в памяти каждую секунду, проведенную с Милли за прошедшие четыре дня.
Четыре дня. Он знает ее каких-то четыре дня, но теперь жизнь без Милли казалась старой выцветшей фотографией. Он не мог себе представить дальнейшее подобное существование, хотя понимал, что с завтрашнего дня оно и начнется.
Наступило утро, затянув сиреневыми тучами горизонт. Медсестра сказала, что приближается гроза, а это означало, что им предстоит нелегкое плавание обратно на остров. Чейз хотел было все отменить, но теперь не отступит. Милли не собиралась сдаваться без боя.
Когда Чейз вышел из больницы, на горизонте продолжали сгущаться грозовые облака. Вдруг он почувствовал внезапный сильный прилив надежды, что сможет справиться с этим. Статистика долгожителей среди больных хроническим миелолейкозом была вполне ободряющей.
«Я не смогу пройти через это второй раз».
«Да уж, не сможешь, — подумал Чейз. — И не надо».
Ему удалось сохранить решительный настрой только до того мгновения, как он увидел Милли. Она ждала его в хижине, где они занимались любовью. Ее образ сразу заставил его вспомнить, как она оседлала его две ночи назад, как ласкала губами все его тело. Как же ему было хорошо. Чейз ощущал себя любимым и желанным.
Она сидела на краю кровати, бледная и неподвижная. На ее платье было полно складок, что, учитывая обычное состояние ее нарядов, должно быть, сводило ее с ума.
Только вот, казалось, что Милли вообще этого не заметила.
Она уставилась на него. Цвет платья так подходил к ее глазам — шоколадный, теплый взгляд, как и она сама. Как он мог считать ее строгой и бесчувственной? Чейз называл ее суровой женщиной, но вскоре это превратилось в ласковое прозвище, а теперь и вовсе звучало глупо. Она была сама нежность, теплота и свет. Сама любовь.
— Ты опять кусаешь губы.
— Сложно отказаться от старых привычек.
Чейз хотел ответить саркастическим комментарием, но решил в этот раз обойтись без подшучивания. Пока заканчивать с этим. Заканчивать с ними. Они никуда не движутся. За исключением острова. Затем полет до Нью-Йорка и расставание навсегда.
— Готова ехать?
— К счастью, у меня немного багажа.
Чейз промолчал. Он посмотрел на сумку, стоявшую у ее ног. Это одна из тех, что похоже на вещмешок — в нее помещается все. Он потянулся за ней, но Милли резко подхватила ее сама.
— Я возьму.
Он замер.
— Я вполне могу справиться с дамской сумкой, Милли. Тем более ты видела меня вчера — я абсолютно… — он сделал паузу. «Здоров? Нет», — в порядке.
Ну, как-то так.
— Я знаю, — тихо ответила Милли. — Я не говорила ничего такого, Чейз.