Остров
Шрифт:
Наступило молчание. Уилл вдруг услышал, как в клетках пищат и скребутся лабораторные крысы и через открытое окно доносится гам тропического леса и отдаленный призыв птицы минах:
– Здесь и теперь, друзья. Здесь и теперь.
– Вы как та птица минах, – продолжил доктор Роберт, – пытаетесь повторять слова, значения которых не понимаете. «Это нереально, это нереально». Если бы вы пережили то, что мы с Лакшми пережили вчера, вы бы судили иначе. Вы поняли бы, что это гораздо более реально, чем сама действительность, чем то, что вы чувствуете и думаете в данный момент. Да, гораздо более реально, чем мир, который вы сейчас перед собой видите. А нереальны как раз те слова,
Доктор Роберт взволнованно положил руку на плечо юноше.
– Вас научили, что мы – кучка самодовольных наркоманов, погрязших в галлюцинациях и фальшивых самадхи. Послушайте, Муруган, – забудьте все дурные слова, которыми вас напичкали. Забудьте их хотя бы ради единственного эксперимента. Примите четыреста миллиграммов мокша-препарата – и вы на собственном опыте узнаете, что он собой представляет и что он говорит вам о вас и этом странном мире, в котором вы обречены жить, познавать, страдать и в конце концов умереть. Да, даже вы некогда умрете – быть может, через пятьдесят лет, а быть может, завтра. Кто скажет наверняка? Но это рано или поздно должно случиться, и глупо не готовить себя к этому. – Доктор Роберт повернулся к Уиллу: – Вы не пойдете с нами? Мы только примем душ и переоденемся.
Не дожидаясь ответа, он вышел в длинный центральный коридор. Уилл, опираясь на бамбуковый посох, двинулся за ним следом, сопровождаемый Виджайей.
– Думаете, на Муругана подействуют слова доктора?
Виджайя пожал плечами.
– Сомневаюсь.
– Я думаю, что с такой мамашей и при его страсти к двигателям внутреннего сгорания, он останется глух к любым вразумлениям. Слышали бы вы, как он рассуждает о мотоциклах!
– Мы слышали, – сказал доктор Роберт, поджидая их у голубой двери. – И довольно часто. Когда он станет совершеннолетним, мотоциклы сделаются немаловажной частью политики.
– Моторизировать или не моторизировать, – засмеялся Виджайя, – вот в чем вопрос.
– И вопрос этот стоит не только перед Палой, – добавил доктор Роберт, – но и перед всякой слаборазвитой страной.
– И ответ, – сказал Уилл, – везде один и тот же. Где бы я ни был – а побывать мне удалось почти везде – все выступают за моторизацию. Все без исключения.
– Да, – согласился Виджайя, – моторизация ради моторизации, и к черту всяческие соображения о реализации потенциальных возможностей души, самопознании, внутренней свободе. Не говоря уж об общественном и климатическом здоровье и благополучии.
– Тогда как мы, – сказал доктор Роберт, – всегда предпочитали приспосабливать экономику и развитие техники к условиям существования человеческой личности. Мы ввозим то, что не можем производить, но и производим, и ввозим мы только то, что в состоянии себе позволить. Здесь нет ограничений в фунтах, марках или долларах, все определяется преимущественно – да, преимущественно, – подчеркнул он, – нашим желанием быть счастливыми, жить полноценной жизнью. Мотоциклы, как было решено по самом тщательном рассмотрении, мы не можем себе позволить. Бедняге Муругану это понимание достанется дорогой ценой, так как он не желает ничего понимать сейчас.
– А как бы он мог понять это сейчас?
– Получив образование и научившись видеть реальность. К сожалению у него нет ни того, ни другого. В Европе ему дали ложное образование: швейцарский гувернер, английские тьюторы, американское кино, всяческая реклама, – а чувство реальности вытравила мать, клеймом спиритуализма. Неудивительно, что юноша без ума от мотоциклов.
– Подданные не разделяют его страсти?
– С какой стати? Они сызмальства научены
– «Ничто не является достаточным, поскольку лишено всеохватности», – процитировал Уилл. – Теперь я понимаю, что имел в виду старый раджа. Вы не будете хорошим экономистом, не став при этом психологом. Или хорошим инженером без знания метафизики.
– Не забудьте и о других науках, – сказал доктор Роберт. – Фармакология, социология, физиология, не говоря уж об аутологии, нейротеологии, метахимии, микомистицизме, и наконец, – он взглянул в сторону, будто желая остаться наедине со своими мыслями о Лакшми, – и наконец, о науке, по которой всем нам рано или поздно предстоит держать экзамен, – я говорю о танатологии. – Помолчав, он добавил другим тоном: – Что ж, давайте вымоемся, – и открыл голубую дверь.
Уилл увидел длинную раздевалку с рядом душевых кабин и умывальников по одну сторону и со шкафчиками и навесным буфетом – по другую. Уилл сел и, пока его друзья мылились в душевых, продолжал беседу.
– Позволят ли, – спросил он, – необразованному чужаку принять пилюлю красоты и истины?
– В каком состоянии ваша печень? – в ответ на его вопрос поинтересовался доктор Роберт.
– В превосходном.
– По психическому складу вы слабо выраженный шизофреник. Итак, я не вижу противопоказаний.
– Значит, можно провести эксперимент?
– Когда вам будет угодно.
Он встал под душ и включил воду. Виджайя последовал его примеру.
– Разве не предполагается, что вы интеллектуалы? – снова принялся расспрашивать Уилл, когда оба его спутника взялись за полотенца.
– Да, мы занимаемся умственным трудом, – согласился Виджайя.
– Тогда к чему эта изнуряющая работа на поле?
– По самой простой причине: сегодня утром у меня было много свободного времени.
– И у меня тоже, – сказал доктор Роберт.
– И потому вы оба вышли в поле и взялись подражать Толстому.
Виджайя рассмеялся:
– Вы вообразили, что мы делаем это из этических побуждений?
– А разве нет?
– Конечно, нет. У меня есть мускулы, и потому я даю им нагрузку; без физического труда я бы превратился в одержимого манией сидения угрюмца.
– У которого нет разницы между корой головного мозга и задницей, – добавил доктор Роберт. – И пусть даже кора останется корой: мозг будет пребывать в застойном, бессознательном отравлении. Вы, западные интеллектуалы, одержимы манией неподвижности. Вот почему большинство из вас столь омерзительно нездоровы. В былые времена и князья, и ростовщики, и метафизики – хоть сколько-нибудь должны были ходить пешком. Или трястись на лошади. Но сейчас все, от магната до машинистки, от логического позитивиста до позитивного мыслителя, проводят девяносто процентов времени на вспененной резине. Губчатые сиденья для рыхлых задниц – дома, на службе, в машине, в баре, в самолетах, поездах, автобусах. Ногам нет работы, отсутствует борьба с расстояниями, с земным притяжением, только лифты, самолеты и автомобили, вулканизированная резина и вечное сидение. Жизненная мощь, которую выказывает атлет, поигрывая обнаженными мускулами, обращается на внутренние органы и нервную систему и постепенно разрушает их.