Остров
Шрифт:
Приподняв левое плечо, она уткнулась в него лицом и искоса, уголком черного глаза поглядела на Парсела дерзко, как белка. «Надо бы вести себя с ней построже, — подумал Парсел. — Но она такая забавная, что невольно обезоруживает. Не лги, — тут же одернул он себя. — Дело не только в том, что она забавная». Он поглядел на два цветка ибиска, украшавшие ее волосы, и нахмурился.
— Слушай, Итиа, — начал он. — И запомни, пожалуйста, что я тебе скажу. Я — танэ Ивоа.
— Ну и что же? — сказала Итиа. — Я не ревнивая.
Парсел рассмеялся.
— Почему ты смеешься? — удивилась Итиа, хитро прищурившись.
— Видишь ли, дело обстоит отнюдь не так. Это Ивоа может ревновать.
— Ты так думаешь? — спросила Итиа… — Когда женщина влюблена, она ревнует мужчину, если даже мужчина не ее танэ… Вот я, например, ничуть не ревную к Ивоа, но мне противно, когда Омаата тебя целует и прижимает твою голову к своей толстой груди.
— Ну Ладно, хватит, — сказал Парсел. — Я буду очень сердиться, если ты не будешь слушаться меня. Немедленно возвращайся в поселок.
Однако рук ее он не выпускал. Пусть сначала даст клятву, что оставит его в покое.
— Хорошо, я уйду, только объясни мне одну вещь, — согласилась Итиа.
— Что тебе объяснить?
— Почему ты не хочешь быть моим танэ?
Парсел рассердился.
— Я танэ только одной женщины.
— А почему не двух? — спросила Итиа, упершись подбородком в свое левое плечо и наивно глядя на Парсела.
— Потому что это плохо.
— Потому что плохо? — удивленно протянула Итиа. — А чем же плохо? Разве тебе это не доставит удовольствия? Парсел отвел глаза. «Доставит, — вдруг подумал он. — В том — то и дело, что доставит. К несчастью, это так».
— На моей родине иметь двух жен нельзя. Это табу.
— Ты говоришь не то, что есть! — возразила Итиа. — Все перитани с большой пироги берут себе в Таити двух жен. Иногда и трех. А иногда даже четырех…
— Они нарушают табу, — терпеливо объяснил Парсел.
— А ты, ты соблюдаешь табу?
Парсел утвердительно кивнул головой.
— А почему? Почему только ты один?
По губам его пробежала слабая улыбка.
— Потому что я…
Он хотел сказать: «Потому что я более совестливый», но не сумел перевести эту фразу на таитянский язык. Слова «совесть» не существует в таитянском языке.
— Потому, что я чту табу, — произнес он, подумав,
Оба замолчали, но вдруг Итиа торжествующе заявила:
— Это табу на твоем большом острове. А здесь это не табу.
Как же он не предусмотрел такого возражения? Ведь для таитян табу связано с определенным местом.
Вслух он произнес:
— Для перитани дело обстоит иначе. — И добавил: — Где бы он ни был, его табу следует за ним…
Он умолк, сам удивившись, что сумел дать такое точное определение самому себе и своим соотечественникам.
Помолчав немного, он сказал:
— Ну вот, я теперь тебе все объяснил. А ты дала обещание. Возвращайся в поселок.
— Ты сердишься? — спросила Итиа.
— Нет.
— Правда, не сердишься?
— Нет.
— Тогда поцелуй меня.
Пора положить этому конец. Не может же он торчать здесь до вечера и держать ее за руки. Он нагнулся. Губы Итиа были теплые, нежные, и поцелуй продлился на секунду дольше, чем он хотел.
— Смотри, ты обещала, — повторил он, выпрямившись. — Иди.
Итиа глядела на него во все глаза. Она уже забыла свое ужимки.
— Хорошо, Адамо, — кротко пробормотала она, и чувствовалось, что она хочет угодить ему своим повиновением. — Иду. Хорошо, Адамо! Хорошо!
Он выпустил ее руки и смотрел, как она удаляется по тропинке, крошечная фигурка среди вековых стволов. Затем улыбнулся, пожал плечами: она ребенок. Но тут же подумал: «Не пытайся себя обманывать. Нет, она не ребенок».
Парсел ждал укоров совести, но, к великому его удивлению, совесть не роптала. Он тряхнул головой и бодро зашагал к поселку. Но через несколько метров вдруг невольно замедлил шаги. Его осенило: оказывается, в этих широтах понятие греха теряет свой смысл. Он не без удовольствия стал обдумывать эту новую для него мысль. И внезапно поднял голову. Но ведь это же чисто таитянская идея! Это значит, что английские табу теряют свою силу на этом острове, и ничего больше. Именно это и сказала Итиа. «Значит, — тревожно подумал он, — я вынужден признать, что религия не универсальна… Этот край разнеживает, моя религиозная философия сдает». Он опять остановился в смущении. Да, но если она капитулирует под воздействием здешнего климата, значит права Итиа.
Он подумал было, что все соображения эти подсказаны ему сатаной, но тут же отогнал еретическую мысль. Видеть во всех деяниях руку сатаны — значит становиться на точку зрения папистов… Если верить им, то дьявол в нашей повседневной жизни важнее, нежели бог. Он снова тряхнул головой. Нет, нет, слишком уж легкое решение. Достаточно человеку чего — то недопонять, и он тут же ссылается на сатану, нагоняя на себя страх, пусть даже минутный, и вообще перестает думать. Надо прояснить для себя все эти вопросы. Поразмыслить над ними. Он знал, что не может быть счастлив, живя в разладе с самим собой.
Вблизи послышался шум шагов, голоса. Он поднял голову. Навстречу ему по тропинке спешили таитяне и женщины. Они прошли мимо, только чуть — чуть замедлив шаг.
— А ты не идешь с нами, Адамо? — спросил кто-то. Таитяне видели, как Мэсон возвратился домой. Значит, все обошлось благополучно. А сейчас они шли посмотреть, как горит «Блоссом». Шли, как на праздник. Смеющиеся глаза были жадно устремлены на высокие алые языки пламени.
Группу таитян замыкала Ивоа, а рядом шла, прильнув к ее плечу и ласкаясь к ней, Итиа… «Это уж слишком!» — в сердцах подумал Парсел.
Ивоа остановилась.
— Ты не пойдешь с нами, Адамо?
— Нет, я иду домой.
После короткой паузы Ивоа предложила:
— Я могу вернуться с тобой, если хочешь.
Парсел догадался, какую огромную жертву она готова принести ради него, и поспешил ответить:
— Нет, нет. Иди посмотри на пожар.
— А тебе больно смотреть, как горит большая пирога? — допытывалась она.
— Немножко больно. Иди, иди, Ивоа.
Итиа просунула руку под локоть Ивоа и прислонилась головкой к ее плечу. Обе женщины образовали прелестную группу, не хватало лишь художника, чтобы запечатлеть их на полотне. «Просто неслыханно, — полусердито, полувесело подумал Парсел, — Итиа уже ведет себя как моя вторая жена».