Остров
Шрифт:
"Не любят рабы действительности, заменяют недоступное сказкой."
— И шубы… — твердил что-то Кент. — Мех крысы амбарной, облагороженный… Если какой продукт сожрать не может, обязательно насрет в него. Прямо как человек.
Демьяныч пил кофе с куском черного хлеба, глядя в книгу. Почему-то странно было видеть его с книгой, внешне старик и этот предмет как-то не соответствовали друг другу. Лампа сбоку подробно освещала его лицо, прокуренное, бурое, комковатое, как клубень картофеля. Неосвещенная половина лица была моложе. Потом
— У меня тоже книжка есть, — заметил Кент. — Омара Хайяма книжка. Но это так… тосты. Тосты… Мамонт, хочешь шишку, кедровую?
"Угостили меня… Шишкой краденной. Не купил же он ее. Было бы странно предположить," — Мамонт шелушил липкую чешую. Она падала куда-то за борт террасы, в темноту.
Никто из хозяев не думал суетиться вокруг прибывших. Все это чем-то напоминало камеру в тюрьме, где тесно скученные люди живут, стараясь поменьше замечать друг друга.
Теперь можно было, откинувшись, прислонившись затылком к стене, закрыть глаза.
— …И жрет, и пьет, и все у нее есть, самое лучшее. И разницу между добром и злом только мы и крысы понимаем. Мне, чуваки, как страннику, как бичу, доступна глубинная суть вещей.
— Кто здесь не бич. Все тут бичи, все умные.
— Мы, представители класса бомжей, над землей ходим, или, по крайней мере, легко ступаем, — почему-то вступил Мамонт и сразу ощутил пятками плевки на асфальте Невского проспекта. — Бомжи — люди, угодные богу. Он любит страдающих, тех, кто не борется со злом. Если людей без зла оставить, они в животных превратятся. Лично я так тех попов понял. Будут жрать, спать, срать…
— Вот и хорошо, — отозвался кто-то. — И правильно.
"На земле никакого Эдема быть не должно. Установка такая. Божественное предопределение. Создателю необходима доля зла. От этого все куда-то двигаются, считается — вперед. Сучат ножками; как было задумано при создании амебы, так и продолжается."
— И будем жрать!.. Будем, — раздался крик. На тропинке у берега темнела массивная фигура. — "Аркадий," — узнал Мамонт.
— Я председателем колхоза, мать твою, — заорал Аркадий. — "Заря коммунизма". В закрома родины… Арахис и текстильный банан, — слышалось из темноты. — Рекордный урожай ямса, бля!.. Копры, жемчуга и тухлых яиц.
Фигура, несвязно взмахнув руками, сдвинулась; в темноте затрещали заросли.
— Да! — Кент звучно перебрал струны гитары. — Люди такие тупые бывают. Вот оно — настоящее лицо БОМЖ.
В деревянном фонаре оплыла свеча, осталась белая лужица с мигающим фитилем. Орехи в шишке закончились.
— А я знаю, кто такой король крыс, — начал Чукигек.
— Ладно, пойду я, — поднялся Мамонт. — Надо спать хоть когда-нибудь.
Гирлянды сушеной рыбы висели здесь, вдоль берега, колеблемые неощутимым ветром. Километры сушеной рыбы, уходящей вперед, в темноту, будто указывающей путь. Мамонт шел
До мизантропов сушить рыбу здесь не пробовали. Это был способ незнакомый и показавшийся оригинальным в здешних местах. Теперь на материке постепенно входило в моду потребление воблы с рисовым пивом.
Миновав воблу и развешанные сети, нужно было подняться по крутой тропе в гору. Наконец, появился, забелел новыми досками, его домик, "чулан".
"Я начал жить в трущобах городских," — раздался вдалеке голос. Слова какой-то незнакомой раньше песни, ее Кент в последнее время все чаще напевал почти про себя, сейчас звучали над этим странно освещенным океаном.
Сидящий на крыльце Мамонт, снявший сандалию, твердый от грязи носок и ковырявший между пальцами ног, сейчас замер.
Опять оказалось, что такой голос способен помещаться в шарообразном теле некого Кента. С неестественной для этого мира легкостью он разносился над океаном, мятая поверхность которого бесконечно отражала раздробленный свет луны.
Будто прохладнее стало вокруг. Стало понятно, что ощущал тот, кто придумал слова: "музыка сфер". Открылась щель в то, что существует извне, в другой, не предназначенный для них, поразительный мир. — "Вот почему музыку называют неземной. Раньше называли."
"Не признаете вы мое нытье, а я ваш брат, я человек… — звучало будто где-то в воображении. — Вы часто молитесь своим богам, и ваши боги все прощают вам!"
"Пес-Т-ня!"
"Уже из этой газеты я должен был понять, кто его хозяева. Сначала было слово. Причем, сказанное будто специально для меня… Задним умом я могуч. Этим крепок."
— А я утонул, — опять заговорил Белоу. — Да знаю я, — с чувством неловкости пробормотал Мамонт. — Нет, я уже давно утонул, давно. Нужно было со всем этим покончить. Наверное, глупо все получилось.
— Теперь я знаю о чем ты думал, выбрасывая ту газету, — внезапно понял Мамонт.
— Какую газету?.. Утонул я.
— Быстро тогда узнали обо мне твои… Значит, не довез меня до хозяев, уклонился от маршрута? — Мамонт разглядывал под собой остров, далеко внизу: ярко-зеленый, со слоистыми скалами, похожими на сухое рассыпающееся печенье. Непонятно почему он чувствовал себя легким-легким, совсем невесомым. И вдруг заметил, что висит в воздухе и понял, что все это происходит во сне, что он спит.
— Может тебе все-таки дальше надо было? — твердил что-то Белоу. — Прямо в капиталистические джунгли? Как некому Бендеру О.И. Кажется, слишком запутал я сюжет. Куда ты бежал все же?.. В последний раз вез я одного из Петропавловска, тот, да, рвался в мир чистогана: очень деньги любил. Как Корейко А.И.
"Опять какой-то Корейко!"
— А я все думаю, если меня скрестить с негритянкой — что получится? — Оказалось, что рядом висит в воздухе Козюльский.
— Получится Альфонс Шевченко, — пробормотал Мамонт.