Острова и капитаны

Крапивин Владислав Петрович

… В последние три дня он повеселел: дела наладились. Но все равно забот полно — руководитель конструкторско-исследовательской группы, или как там еще… В общем, командир, хотя и моложе всех. «Ох, несладко ему приходится. А тут еще я…» — не первый уже раз подумал Гай. И вздохнул:

— Ладно уж, не читай.

— Что «не читай»?

— Стихи. Которые обещал…

Толик отложил рубаху, сел рядом с Гаем.

— Я ведь понимаю, — сказал Гай. — Ты со мной и так замучился.

Толик притянул его к себе. Гай потерся облупленным ухом о майку Толика.

— Ладно уж, слушай, — сказал Толик. — Это было, когда мы с мамой жили в Новотуринске. Я тогда такой,

как ты, был… Нет, поменьше, в четвертом классе… Под Новый год мама подарила мне книжку «Русские кругосветные мореплаватели». Там как раз все с Крузенштерна начинается. Я, конечно, зачитался… И вот в те же дни познакомился я с одним человеком. По фамилии Курганов… Пожилой он был, одинокий и, видимо, неудачливый в жизни. Но было у него дело, которое помогало ему жить: он писал повесть про Крузенштерна… Помню, он в новогоднюю ночь мне отрывки из этой повести читал; так получилось, что мы вместе сорок восьмой год встречали… Мы с ним, с Арсением Викторовичем, даже подружились, хотя я мальчишка был, а ему пятьдесят стукнуло… Вот как раз к его дню рождения я стихи и написал. В подарок. Неумелые стихи, конечно…

Толик повозился, покашлял и с таким выражением, что, мол, куда деваться-то, начал:

Когда Земля еще вся тайнами дышала И было много неизведанной земли, Два русских корабля вокруг земного шара Сквозь бури и шторма на поиски пошли. Далеких островов вдали вздымались скалы, И тайною была морская глубина, И Крузенштерн стоял отважно у штурвала, И билась о корабль могучая волна… И буду я всегда завидовать, наверно, Тем морякам, которые ушли в Далекий путь. На карте начерчу дорогу Крузенштерна И, может, поплыву по ней когда-нибудь…

— А говорил «неумелые», — сказал Гай. — Нормальные стихи, как у поэта. Хорошие… А говорил «не помню»…

— Начал читать и вспомнил… А вот еще:

Теперь Земля уже почти что вся открыта, Остались тайны только в синей глубине. Они — как старый клад, на острове зарытый, Но, может быть, одна откроется и мне.

Но это я уже потом сочинил, эти строчки в эпиграф не вошли.

— Куда не вошли?

— В эпиграф… Ну, это такое как бы вступление маленькое к книге или рассказу…

— Да знаю я, что такое эпиграф! А к какой книге-то?!

— Я разве не сказал? Курганов стихи эти взял для своей повести «Острова в океане».

— И, значит, их в ней напечатали?!

— Да нет, ничего не напечатали… Курганов неожиданно умер, а рукопись пропала. У него был всего один экземпляр, после смерти его не нашли… У меня только эпилог остался. Тут так получилось: мама перепечатывала Курганову рукопись, а я копирку раскладывал и на последних страницах

перепутал, не той стороной положил. Мама этого не заметила, а я начал потом разбирать готовые экземпляры и ахнул: первый-то отпечатан, и не только с лицевой стороны, но и сзади, по-зеркальному, второй — одна «зеркалка», а третий лист вовсе пустой… Ну и с перепугу сел перепечатывать сам. Умел немного… Напечатал заново, а те листы, с первой отпечаткой, сунул в подставку машинки, там вроде тайника было… А потом и эти страницы пропали вместе с машинкой.

— Почему?

— Мама ничего про тайник не знала, это мой секрет был… Когда приехали в Среднекамск, маме купили новую машинку, а эту она отдала ребятам в школьный музей. Мальчишки ходили по домам, выпрашивали разные предметы старого быта, а машинка-то была просто древняя, «Ундервуд». Мама и пожертвовала… Я понять не мог, как она решилась на такое. «Ундервуд» этот у нас был с довоенных времен, мама его так любила…

— И все-таки отдала!

— Я уж после догадался: потому и отдала, что любила. Машинка-то сломанная была, рассылалась. Вроде бы бесполезная вещь, место занимает, а выбросить жалко… И, видно, стеснялась мама этой привязанности. И подумала: в музее машинку сберегут, там она даже в почете будет… В общем, пришел я с уроков и вижу — машинки нет. Я в крик: что ты наделала!

— А вернуть нельзя было?

— Я ходил по школам, спрашивал, да не очень-то с мальчишкой разговаривали… К тому же, я думаю, те пацаны могли машинку в музей и не отдать. Может, она им так понравилась, что решили оставить себе. Там кое-какие клавиши еще работали, для игры годилась…

«Вот уж свинство-то!» — едва не сказал Гай, но вспомнил нору под камнем в Херсонесе и сердито засопел. И спросил:

— Если повесть с копиркой перепечатывали, почему у Курганова один экземпляр оказался? Остальные-то где?

— Это особая история… Курганов сжег два экземпляра. Прочитал после перепечатки, расстроился: показалось, что повесть никуда не годится. А нервы у него были, видимо, так себе. Вот и бросил в камин все: черновики и два отпечатанных экземпляра… А третий был у меня. Я, по правде говоря, хотел его замылить, Курганов о нем не знал…

От того, что и Толик в детстве мог что-нибудь «замылить», Гай почувствовал облегчение. Толик сказал:

— Мама про это узнала, мне, естественно, влетело… Но потом оказалось, что все к лучшему. Отдал я третий экземпляр, Курганов ожил…

— Но все равно потом и третий пропал, — вздохнул Гай.

— Да, но все-таки с Кургановым повесть была до конца. Ему было легче… Хотя в одном издательстве рукопись уже тогда раскритиковали и отказались печатать.

— Почему? Разве она плохая была?

— Да нет… Скорее непривычная. Не столько описание подвигов и открытий, сколько разбор всякого… ну, характеров, отношений. С Крузенштерном плыл посланником в Японию Николай Петрович Резанов, человек с капризным характером, вельможа. Они часто ссорились. Резанов даже обвинил Крузенштерна в бунте. Почти все офицеры поддерживали своего капитана, а молодой лейтенант Головачев встал на сторону Резанова…

— Почему?

— Ну, это надо всю повесть пересказывать.

— Толик… еще ведь и одиннадцати нет.

— Да я и до утра не кончу, если про все…

— Ну, ты хотя бы коротко… Толик, ведь человек-то писал, старался, а книга пропала. Пускай хоть кто-то про нее будет знать! Пока только вы с бабой Людой эту повесть знаете, а теперь и я буду. Получится, будто еще читатель прибавился.

— Уговаривать ты умеешь… — Толик опять притянул Гая к себе. — Ну, слушай…