Островитяния. Том третий
Шрифт:
— А родственники у вас есть?
— Мне не хотелось бы долго жить за чужой счет. Я должна научиться обеспечивать себя сама, но я не вижу выхода, в то время как… — Она резко умолкла.
— Пока у вас остались деньги, вы еще успеете найти работу, — сказал я.
— Они быстро тают.
Никогда я не видел ее такой нерешительной и потерянной. Что можно было сделать для нее, если она действительно была такой — как она призналась — бесталанной? Прежде она жила под родительским крылом, и это испортило ее: да, она слишком привыкла к роли леди. Внезапно я ощутил свое полное бессилие и одновременно вспомнил, с какой естественной
Я высказал свои соображения вслух, и, пока говорил, мне живо рисовалась уютная, просторная усадьба, а не переполненный дом некоего родственника, в котором ты чувствуешь себя нахлебником; Глэдис — в своем небольшом домике, похожем на домик Неттеры, или в своей комнате, вроде той, где я жил у Файнов, занятая какой-то работой для своих хозяев, как то делал я, но всегда находящая время для рисования или резьбы. Я представил себе усадьбу на реке Лей…
— Я бы хотел, чтобы у меня было собственное жилище, где я мог бы предложить поселиться и вам, — сказал я, — но пока у меня его нет… пока, хоть я и подумываю об одном предложении. Но как бы то ни было, сейчас у меня есть лишние деньги. Вы так одиноки, позвольте же мне быть вашим хорошим другом! Позвольте сделать вам небольшой подарок. Конечно, вы всегда можете вернуть мне долг, если захотите…
— До такого я еще не дошла.
Голос ее звучал жестко, холодно, как у обиженного ребенка… Сначала я не понял, в чем дело, но вдруг кровь бросилась мне в голову и прилила к щекам. Над верхушками деревьев виднелись высокие здания, окружающие Центральный парк, и я понял, где нахожусь.
— Вы превратно истолковали мои слова, Глэдис.
Девушка не отвечала. Мы молча продолжали идти вперед.
— Было так чудно, но вы все испортили, — сказала Глэдис.
— Это страна — дурное место, — сказал я, не желая вдаваться в долгие, скучные объяснения.
— И слушать вас не хочу. Я и сама это знаю, но это еще не значит, что…
— Выслушайте меня, пожалуйста. Я не намерен терять вашу дружбу.
— Вы ее уже потеряли.
— Нет, это вы хотите все испортить.
— И вы еще меня обвиняете?
— Нет, но вы будете сами виноваты, если не выслушаете меня.
— Говорить не о чем.
— Нет, есть…
— Нет! Я уже сталкивалась с подобным в школе, но чтобы вы! Никогда бы не подумала… — Она ускорила шаг.
— Послушайте меня, Глэдис!
— Нет, мистер Ланг.
— Вы напрасно унижаете меня.
— Это вы меня унизили.
— Нет, вы! Там, где я был, женское тело не покупают за деньги, и я и в мыслях не держал покупать вас.
— Мм! — яростно воскликнула она, как будто я снова больно обидел ее.
— Я полагался на свой опыт…
— Не говорите мне ничего! Я иду домой.
Я по-прежнему шел рядом. Глэдис молчала. Она направлялась к выходу, и я чувствовал, что, стоит позволить ей дойти до автобусной или троллейбусной остановки, все будет потеряно.
— Файны приютили меня, — сказал я. — Я писал вам об этом, но никогда не упоминал,
— Вы не девушка!
— Я и думал о вас как о друге, а не как о женщине. Я представлял, как стал бы вести себя в Островитянии и как вы смогли бы устроиться там, я думал о том, что ваш друг мог бы сделать для вас здесь. Здесь, как правило, принято помогать деньгами.
— Вы хотели предложить мне их в долг?
— Нет, просто в подарок, от всей души, как это сделали по отношению ко мне Файны.
— Вы сказали, что мне придется отплатить вам.
— Возможно, но вы ни в коем случае не должны чувствовать себя обязанной.
— Ах! — воскликнула она, закрывая лицо руками. — Откуда мне знать: может быть, вы, видя, что со мной это не проходит, решили представить дело иначе?
— Положитесь на меня.
— Как я могу? До сих пор мне было не в чем вас упрекнуть, но мама советовала никогда не доверять мужчинам. Она говорила, что они долго могут держаться прилично, но, как только девушка попадет в беду, они воспользуются этим и сделают что-нибудь ужасное!
— Глэдис, если бы мне что-нибудь было нужно от вас, я сказал бы это прямо, и вам не пришлось бы сомневаться. Так вы готовы меня выслушать? Только прошу вас — верьте мне!
Выражение ее лица смягчилось. Она сказала, что с удовольствием выслушает меня. Лучшего места, чем парковая скамья, было не придумать. Я рассказал Глэдис все о своей несчастливой любви к Дорне, о жизни у Файнов. И уже на этом фоне я попытался объяснить ей мои истинные чувства, и тут пришлось сказать, что Островитяния по-прежнему жива в моем сердце, поскольку у меня есть возможность вернуться туда.
Вместо того чтобы отправиться каждому в свой пансион, мы пообедали в ресторане, где я продолжил свой рассказ, постепенно выходивший за рамки моей собственной истории. Мне захотелось показать Глэдис живую Островитянию, развеять все ее сомнения.
— Простите меня, — сказала она наконец. — Простите и поймите.
— Разумеется, и вы простите, что я невольно причинил вам боль.
— Да, это было потрясение, — ответила Глэдис. — В глубине сердца я не верила, что вы такой, но иного объяснения у меня не нашлось.
Потом она с улыбкой пообещала мне, что никому ни словом не обмолвится о Дорне и о моем приглашении.
Я проводил ее до дверей пансиона.
— Будь мы в Островитянии, — сказала Глэдис, — и окажись я в трудных обстоятельствах, я, пожалуй, и согласилась бы на ваше гостеприимство, но здесь лучше этого не делать. Так или иначе, еще не пришло время окончательных решений.
Она обернулась на прощание, веселая, улыбающаяся. Я чувствовал себя очень усталым, но на душе было легко.
Темп работы в конторе становился все напряженнее, но я приноровился к нему. Оглядываясь назад, я не без удовлетворения замечал, что кое-чего добился и немало дел было успешно завершено при моем участии. Каждое утро я находил одну из проволочных корзин полной, другую — пустой. Уходя вечером из конторы, я с гордостью оставлял первую из них пустой, а вторую — полной и подсчитывал в уме, сколько подшивок писем и контрактов с моей помощью перекочевало из кабинетов, где хранились отложенные дела, в те, где складывались уже завершенные.