Освенцим: Нацисты и «окончательное решение еврейского вопроса»
Шрифт:
Благодаря своим познаниям в стоматологии, он начал лечить зубы сначала заключенным, а затем и нацистам, охранявшим лагерь. «Я лечил эсэсовцев и начальство концлагеря, докторов и так далее, и они мне помогали: когда им нужен был зубной врач, они бывали весьма любезны. Обычно приносили мне немного хлеба или водки, и просто оставляли. Не давали лично в руки, но вроде как «случайно» забывали на стуле: так мне доставалось больше еды… Я чувствовал, что ко мне они относились лучше, чем к прочим. Я очень гордился этим: более выгодным положением, особым отношением». «Единственный раз» Беньямин Якобс «пожалел» о своей роли дантиста в лагере: когда ему приказали извлекать золотые зубы у мертвых заключенных. Его завели в комнату, где лежали трупы узников, застреленных на работе или умерших в шахтах. Зрелище показалось ему «диким»: он «увидел такое», во что «просто невозможно поверить». Ему приходилось становиться на колени возле тел и «при помощи инструмента» разжимать им челюсти. При этом раздавался «щелкающий звук». Открыв рот мертвецу, Якобс
Золото из ртов умерших рабочих расплавляли, чтобы после использовать для модных украшений: яркий пример нацистской концепции всего комплекса Освенцима. Ничего из того, что принадлежало заключенным – неважно, насколько интимным это было – не должно было пропасть. Подобное практиковалось и в главном лагере Освенцима, и в сортировочной зоне Освенцима-Биркенау, известной как «Канада». Линде Бредер8 было 19 лет, когда в 1943 году она начала работать в «Канаде» в главном лагере. В Освенцим она прибыла за год до этого, с одним из первых женских транспортов из Словакии. После первого периода тяжелой работы в трудовой команде на полях, ее отобрали для сравнительно легкой работы – сортировки вещей, отобранных у прибывающих заключенных: «Фактически, работа в “Канаде” спасла мне жизнь, потому что у нас была еда и вода, и мы могли помыться». Работа, которую Линду заставляли выполнять, может быть, была не такой отвратительной, как у Беньямина Якобса, но все-таки по сути похожей: она приносила нацистам максимальную экономическую прибыль от тех, кого они уничтожали. «Вещи убитых складировались в Освенциме. Мы не только складывали одежду, но и обыскивали ее в поисках ценностей. Нужно было осмотреть каждую вещь – нижнее белье, все. И мы находили много бриллиантов, золота, монет, долларов – иностранную валюту из всей Европы. Когда мы что-то обнаруживали, то должны были положить это в деревянный ящик посередине барака… Никто больше не знал обо всех этих ценностях и вещах. Только мы. Шесть сотен девушек, которые там работали».
Политика властей Освенцима – да и всего СС на территории нацистского государства – была однозначной: все ценности, изъятые у новоприбывших, становились собственностью рейха. Но это в теории все просто, на практике же было иначе. Искушение в «Канаде» было непреодолимым, как для заключенных, работавших там, так и для эсэсовцев. В результате процветало воровство: «Мы всегда ухитрялись стащить какие-нибудь вещи, – говорит Линда Бредер. – Тащили туфли, панталоны, белье – все это мы раздавали, потому что нам эти вещи были не нужны». А когда Бредер и другие, работавшие в «Канаде», обнаруживали еду, спрятанную между вещами, им удавалось съесть что-нибудь посущественнее пайка остальных узников Освенцима. «Да, мы съедали те продукты. И это нас спасало. Даже животные поедают друг друга, когда голодны… Мы хотели жить. Выжить. Ну, не выбрасывать же было еду? Мы никого не убивали. Мы только съедали чужие припасы. Их хозяева к тому времени уже были мертвы… Еда, вода и сон – вот все, что могло нас заботить. Все это было у нас в «Канаде».
Но неудивительно, что никто иной как отдельные члены СС получали наибольшую личную выгоду в «Канаде». «Немцы, вот кто копил богатства, – говорит Линда Бредер. – Смерть – единственное, что они оставляли нам… Все они [эсэсовцы], бывало, воровали. Они часто наведывались сюда: не было другого подобного места, где можно было достать все, что угодно». Рудольф Хесс признавал, что «ценные вещи, поступавшие от евреев, порождали неизбежные трудности для самого лагеря», потому что эсэсовцы, служившие у него, «не всегда были достаточно сильны, чтобы противостоять искушению такой легкой доступности ценностей»9. Оскар Гренинг подтверждает точку зрения своего коменданта: «Была опасность [кражи], потому что, когда огромное количество вещей свалено в кучу, легко украсть что-нибудь и нажиться: и это было совершенно обычным делом в Освенциме». Как сотрудник экономического отдела он отдавал себе отчет в том, что «многие люди соприкасались» с ценностями, пока они перемещались по цепочке, которая вела от багажа, сложенного на «пандусе», через сортировочные бараки «Канады» к деревянным ящикам, заполненным ценностями, в его конторе: «И многие из этих вещей явно уходили по каналам, которые для этого не предназначались».
Гренинг подтверждает удивительный факт: эсэсовский надзор в Освенциме был «на самом деле очень небрежным». Он сам соглашается, что погряз в моральном разложении и активно участвовал в кражах, распространенных среди эсэсовцев лагеря: воровал наличные, к которым имел доступ, для приобретения вещей на процветающем черном рынке Освенцима. Например, устав от необходимости постоянно получать револьвер на лагерном складе, а затем возвращать его туда в конце смены, он обратился к «людям со связями» с просьбой: «Дорогой друг, мне нужен револьвер с патронами». Поскольку Гренинг, благодаря его службе, связанной с подсчетом и сортировкой изъятых денег, был известен как «Король долларов», то оплата в 30 долларов была быстро согласована. Для Гренинга было проще простого украсть данную сумму из тех денег, которые каждый день проходили через его руки. Итак, он отдал украденные 30 долларов и получил собственный револьвер.
Каждую неделю на территории Освенцима заключались тысячи подобных нелегальных сделок. В лагерь стекалось столько богатств, а контроль был настолько слабым, и возникало столько возможностей что-то украсть, что трудно представить, чтобы кто-либо из эсэсовцев не был вовлечен в подобное преступление. От рядового эсэсовца, которому хотелось раздобыть новый радиоприемник, до офицера СС, который торговал украденными драгоценностями: разложение в лагере стало повальным.
В своей печально известной речи в Познани в октябре 1943 года, произнесенной перед 50 высшими чинами СС, Гиммлер обратился к животрепещущему вопросу разложения и коррупции в СС. «Хочу с предельной откровенностью обсудить с вами один нелегкий вопрос, – сказал Гиммлер. – На этот раз мы будем говорить об этом друг с другом открыто, но никогда не признаемся в этом публично… Я имею в виду выдворение евреев, их истребление. Едва ли не каждый из нас пережил, и понимает, что такое сто лежащих рядом трупов, или пятьсот, или тысяча. Выдержать это и, за исключением отдельных случаев проявления человеческой слабости, остаться при этом порядочным, – в этом наша закалка. Это славная страница нашей истории, которая никогда не была написана, и никогда не будет написана…. Богатства, имевшиеся у них, мы забрали и… Я отдал строгий приказ, а обергруппенфюрер (генерал-лейтенант) Поль его исполнил: естественно, все их имущество и богатства без остатка были переданы Рейху, государству. Себе мы не взяли ничего. У нас есть моральное право, у нас есть обязанность перед нашим народом уничтожить тот народ, который хотел уничтожить нас. Мы выполнили эту тяжелую задачу из любви к своему народу. И наше мужество, наша душа, наш характер нисколько от этого не пострадали».
Гиммлер таким образом пытался провести четкую границу между убийствами, якобы оправданными и необходимыми для блага рейха, и получением личной прибыли, которая оставалась преступлением. Так он пытался сохранить образ СС как «твердой» и «неподкупной» организации. И легко понять, почему он пытался проводить подобное разделение. За два года до этого он лично наблюдал, какую психологическую травму нанесла его командам убийц необходимость расстреливать евреев в упор.
Потому-то он следил за совершенствованием системы убийств с помощью газовых камер, которая избавляла эсэсовцев от эмоциональных потрясений. Теперь он стремился обеспечить своим людям психологический комфорт, проведя черту между моральной, но твердой защитой рейха, и презренными лицемерами, пустившимися за личной выгодой. Для того чтобы примирить нацистов с самими собой, даже им дать возможность «простить» себе участие в «окончательном решении еврейского вопроса», Гиммлер должен был показать эсэсовцев пусть убийцами женщин и детей – однако убийцами, у которых все еще оставалась честь. Так он напоминал им, что они не извлекали из этих зверств личную выгоду.
Все это было, конечно, ложью. И не только в самом очевидном – что эсэсовцы массово были замешаны в коррупции и воровстве в Освенциме. Это была сплошная непроходимая ложь от начала до конца, потому что едва ли возможно разделение на протяжении всего процесса «окончательного решения еврейского вопроса» между «достойным уважения» умерщвлением беспомощного гражданского населения и чистейшим зверством. Эта правда наиболее очевидно иллюстрируется действиями врачей-эсэсовцев в Освенциме. Эти медики-профессионалы принимали участие на каждом этапе процесса убийств, от первоначального отбора на «пандусе» до убийства отобранных заключенных. Их участие обозначал и тот факт, что «Циклон Б» доставлялся до газовых камер в псевдо-карете скорой помощи с красным крестом. Активные соучастники убийств, врачи Освенцима столкнулись с более жесткой дилеммой, чем остальные нацистские преступники; ее можно вкратце выразить одним вопросом: как можно принимать участие в массовых убийствах и продолжать при этом верить, что твои действия морально совместимы с клятвой Гиппократа, которая велит врачу делать все, чтобы исцелить больного?
Для того чтобы понять, как у нацистских врачей получалось ответить на этот вопрос, необходимо осознать: принятая в Освенциме практика вовлечения в процесс убийств обученного медицинского персонала была вовсе не нова для них.
С момента прихода к власти в 1933 году нацистское руководство было привержено идее, что определенные «расы» (и, несомненно, отдельные люди) более «достойны» жизни, чем остальные. Первым примером практической реализации этой идеи было введение в 30-е годы принудительной стерилизации людей с тяжелыми психическими заболеваниями. В целом около 300 тысяч немцев было принудительно подвергнуто такой стерилизации.
Тесные связи между нацистской программой эвтаназии взрослых, которая возникла осенью 1939 года, и персоналом лагерей смерти «Операции Рейнхард» уже описывались. Эти пионеры лагерей смерти, Вирт и Штангль, оба начали свои карьеры с участия в убийствах инвалидов. Но здесь важно отметить тот факт, что селекционный процесс для программы эвтаназии инвалидов контролировался врачами, а не полицией – и подобная практика сохранилась в Освенциме. Эта близкая связь вытекала из предыстории убийств: устранение того, что нацисты называли «Lebensunwertes Leben» («жизнь, недостойная жизни»), считалось теперь высочайшим долгом медицины. Такая извращенная логика делает неудивительным с точки зрения убийц то, что практикующий медик доктор Эберль мог стать комендантом лагеря смерти Треблинка.