Освободитель
Шрифт:
Наметив глазами нужное место, молодой воин подпрыгнул, ухватился за край косо уходящей вверх трещины, подтянулся, зацепился пальцами ног и начал восхождение.
Сколько продолжался подъем, он не знал. Долго, Должно быть, потому, что солнце давно скрылось за западными горами и воздух наполнился влажным теплом, предшествующим наступлению ночи.
Молодой воин давно утратил ощущение тела, а ум его впал в странное оцепенение. Но пальцы рук и ног продолжали находить опору. Он огибал нависающие участки, отдыхал там, где
На пальцах, локтях, коленях почти не осталось живой кожи, соленая пыль, покрывающая камни, прилипала к ранам, но светлорожденный не чувствовал боли. Он ослеп и оглох, перестал ощущать запах нагретого камня. Перестал осознавать течение времени. Потерял прошлое и будущее. Остался только кусок стены, по которому ползло лишенное разума, обгоревшее под свирепыми лучами южного солнца, белое от пыли человеческое тело. И красные пятна крови, которые тут же темнели и высыхали на горячем камне.
Невероятно - он все-таки взобрался!
Когда вокруг уже начали расползаться быстро густеющие сумерки, светлорожденный перевалился через край обрыва на ровную, поросшую короткой травой верховую тропу.
Мгновение спустя он уже лежал на этой самой тропе, а руки и ноги его продолжали шевелиться в воздухе, ища опору, как лапы перевернутого на спину краба.
Если сознание через какое-то время и возвратилось к молодому воину, то лишь потому, что тело его, иссушенное, измученное, превратилось в один нескончаемый вопль. И вопль этот был: "Пить!"
Только поэтому он сумел подняться на ноги и, ничего не соображая, побрел в абсолютной темноте в неизвестность. "Пить!"
Он запросто мог упасть с того самого обрыва, который так тяжело ему дался. Но не упал. И нашел воду. В темноте. По запаху. Крохотный родничок, почти беззвучно сочащийся из камня и тут же теряющийся в рыхлой земле, под густой мягкой травой. Но из него можно было пить, пить, пока вода не забулькала у самого горла. У нее был необычный запах и сильный известковый привкус, но светлорожденный не замечал ни привкуса, ни запаха. У нее был вкус и запах воды. Воды!
Напившись, северянин поискал вокруг и нашел несколько опавших, переспелых банановых гроздьев. Некоторые из плодов еще можно было есть, и он съел их, запивая водой. А съев, тут же уснул. И спал до самого рассвета, когда его разбудили воины Берегового Патруля.
Они выследили его по капелькам крови, оставленным израненными ногами.Признай они в нем пирата, участника вчерашнего набега, и молодой воин, четвертованный и ослепленный, был бы брошен умирать на берегу этого славного родничка.
Но северянин меньше всего напоминал омбамту. У него были светлые волосы и синие глаза благородного хольдца. Потому его не предали смерти, а, связав, перебросили через круп парда. Это было актом милосердия. Обычно пленника привязывали за руки к седлу и заставляли бежать за всадником.
Пленник был подданным Империи, но почти никто из конгаев не испытывал ненависти к северянам. Победители склонны к великодушию. Тем более что многие, вкусив все прелести власти соххоггоев, не без грусти вспоминали о временах Империи.
Светлорожденного приняли за потерпевшего кораблекрушение. Он рассказал историю о бое "Охотника" с пиратскими шекками. Рассказал он ее без продолжения, умолчав о своей роли и своем положении, но, из соображений правдоподобия, поведал о недавнем подъеме наверх. И в это конгаям было поверить куда труднее. Но, поглядев на стертые до мяса пальцы молодого воина, начальник патруля послал одного из солдат поискать следы подъема. И солдат нашел их. А уж убедившись в правдивости такой неправдоподобной истории, как восхождение на Драконову Кручу, десятник был готов принять на веру что угодно. Он даже проникся уважением к молодому человеку: такое восхождение было подвигом, достойным песни! Это, впрочем, не помешало конгаю отдать приказ снова связать пленника.
Всадники поехали на север, и примерно через полмили тропа сошла вниз, в маленькую долину-ущелье с речушкой, впадающей в море, и выстроившимися вдоль нее легкими конгайскими домиками. Стоило светлорожденному проплыть эти полмили - и не пришлось бы карабкаться вверх по обрыву (кстати сказать, в месте его наибольшей высоты).
Несмотря на жару, сотник был облачен в доспехи и легкий шлем.
Светлорожденного поставили перед ним. Со связанными руками, но не на коленях.
– Кто ты?
– спросил сотник на прекрасном хольдском.
– Нор, сын Грота из Гиба!
– не моргнув глазом, солгал светлорожденный.
– Гиб? Где это?
– спросил конгай.
– У озера Лёйр, достойный. Охотничий поселок на севере, в предгорьях.
– Допустим. А чем ты докажешь, что не лжешь?
Пленник пожал плечами:
– Ничем. Убей, если не веришь.
Сотник впился в него взглядом:
– А если я тебя немного поджарю?
– Давай, - сказал пленник.
– Говорят, теперь и у вас не брезгуют человечиной!
– Ты! Ублюдок!
– Жилистая рука сотника схватила пленника за горло. Сравнил мою страну с Омбамом!
– Отпусти его, командир!
– вмешался начальник дозора, десятник, приведший пленника.
– Он говорил не о нас с тобой!
– А о ком же?
– зарычал сотник, но вдруг осекся и, выпустив горло северянина, тяжело опустился в кресло.
– Я отрежу тебе язык!
– через некоторое время произнес он, уже более миролюбиво.
Светлорожденный промолчал.
– Не пугай его, командир!
– посоветовал начальник дозора.
– Он взобрался на Драконову Кручу. Так он сказал, и он не лжет!
– Конгай указал на покрытые коркой засохшей крови руки и ноги пленника.