Освобождение
Шрифт:
– …Ну вот! Нашла хозяина!
Сорокин снова кивнул.
– Генерал Асакуса вам всё объяснил?
– Да! У вас буду сидеть я сам, для верности.
– Пожалуйста, это вам решать, мне всё равно, а кроме того, – Кэндзи улыбнулся, – сможем продолжить разговор, помните, в купе?
Сорокин тоже улыбнулся, но промолчал.
Александр Петрович вышел с работы, поймал такси и поехал на Диагональную. Вчера вечером, 7 августа, ему позвонили на домашний телефон и стали быстро-быстро говорить по-китайски и просить к телефону портного. Это был условный звонок.
В маленьком ателье, приютившемся во дворе большого доходного дома, его ждала хозяйка, молодая китаянка, дочь Толстого Чжана. Она подала ему записку, предложила чай и сказала, что ему эту записку надо только прочитать. Александр Петрович присел, в записке было написано, что надо забрать столько-то слитков и завтра принести их в этот магазин, Антошка или Толстый Чжан их заберёт. Он вернул записку, китаянка сожгла её в пепельнице и, когда Александр Петрович уходил, сказала со смущённой улыбкой:
– Нидэ эрцзы хэнь хао, хэнь хаокань!
Александр Петрович благодарно улыбнулся ей и вышел.
Только на улице, когда он сел к рикше, до него дошёл смысл сказанного: «Твой сын очень хороший и очень красивый!» А при чём тут мой сын?»
– В Пинфань!
Шофёр с опаской посмотрел на Сорокина.
– Дорогу, что ли, забыл?
Шофёр повернул ключ и нажал на газ.
«Что нового?!» Сорокин вспомнил вопрос Асакусы, когда полчаса назад вошёл в его кабинет. «Нового! – Он покачал головой и стал смотреть на мелькавших на тротуарах людей и деревья. – Новостей хоть отбавляй, полный рот, взять хотя бы Мироныча! Так ведь не поймут, в смысле – не поймёт! Как ему скажешь о том, что с той стороны уже пришли! И что скажет он? Да ничего хорошего! Тогда и дорога в 731-й может оказаться в один конец! Не-ет! Найти Мироныча – необходимо! Этим я сразу выхожу на них. Раз они стоят у особняка, значит, им нужен тот, кто в особняке, – «важная персона». Дальше просто! Только – найти Мироныча!»
Машина проезжала по Старохарбинскому шоссе, как раз мимо Мацзягоу.
– Стой! Жди! – сказал он шофёру.
Через минуту он уже был на «кукушке».
– Кто старший отдыхающей смены?
– Моя! – Из-за общего стола встал пожилой китаец.
– Твоя – это хорошо! Возьми лянга хоцзя и пройдитесь по лянга дйдянь!
– Какая дйдянь?
– Одна здесь, в Мацзягоу, другая в Фуцзядяни, на берегу Сунхуацзяна! Мин байла?
– Как еси мин байла! А кого исси?
– Никого не ищи, понюхай, где шибка охрана работай, и мне скажи! Нюхай открыто, не прячься! Понял?
– Мин байла!
– Смотри, головой отвечаешь!
– Хорошо, мин байла!
«Мин байла» – это хорошо, когда «мин байла»! Пусть пройдутся по точкам, где китайцы сидят, глядишь – чего нанюхают!» – подумал Михаил Капитонович про понятливого китайца.
Семнадцать километров дороги от Харбина до Пинфаня не вызвали у Сорокина вопросов, она была свободна. Он не стал подъезжать к самым воротам: высоченные, железные, на шарнирах, они были закрыты, и на вышках мелькали головы в каскетках и торчали широкие штыки. С громадной территории отряда откуда-то валил дым.
На обратном пути Сорокин заехал в особняк на Гиринскую, парой слов перекинулся с Коити, они договорились о том, что вечером он его сменит, и пошёл домой. Машину отпустил, надо было пройтись пешком и подумать.
Он пересек Соборную площадь и пошёл по длинному Маньчжурскому проспекту. Время было, и он решил им воспользоваться – переодеться и отдохнуть.
«Давно я здесь не ходил, просто так, чтобы без всяких задач и беготни!»
Он шёл не спеша, прогулочным шагом, и смотрел на людей.
«Вот себе, идут и ни о чём не думают!» Он шёл и неосмысленно любовался харбинцами, которые двигались ему навстречу; он кого-то обгонял, кто-то обгонял его. Впереди маячили несколько мальчишек, вчетвером они полушли-полубежали…
«Лет по десять – двенадцать, наверное?» – подумал он и опять вспомнил таким же себя, когда слушал прабабушку.
Один мальчишка хитро загнутой кочерёжкой катил перед собой велосипедное колесо без шины, остальные забегали вперёд, норовили ударить по колесу ногой и сбить его, но мальчишка увиливал от них, и они смеялись, а прохожие смотрели на них, уступали дорогу и улыбались. Вдруг мальчишки врезались в ряд идущих впереди них девушек, их было три и ещё две, девушки их не видели и не успели расступиться, и колесо проехало у них под ногами. Они испугались и подхватили подолы своих платьев. Мальчишкам было впору надавать подзатыльников, но девушки только рассмеялись, а одна уронила на тротуар мороженое. Она остановилась и, облизывая липкие пальцы, смотрела, как из-под молочной кляксы в сторону бордюрного камня текла белая густая струйка. На одного мальчишку она всё же замахнулась, топнула твёрдым каблучком, мальчишки брызнули в разные стороны, а виновник увернулся и состроил ей рожу.
– Брось их, Маня, я знаю, из какой они гимназии, им там уши надерут… – крикнула красавица блондинка; они все снова взялись под руки и пошли как ни в чём не бывало, они показались Михаилу Капитоновичу светлыми, весёлыми и праздничными…
«Вот щас догоню и сам надаю им подзатыльников!» – с улыбкой подумал Михаил Капитонович про мальчишек. Девушки прошли мимо, они смеялись и подшучивали друг над дружкой, как они испугались мальчишек. Мальчишки разбежались, их компания оказалась хрупкой и недолговечной, и только один уже далеко катил кочерёжкой колесо. Михаил Капитонович оглянулся на девушек. Наверное, они уже забыли о мальчишках, он смотрел им вслед, и ему захотелось закурить. Они были такие молодые и красивые, и такие русские. Долго смотреть вслед удаляющимся девушкам было неудобно, и он повернулся.
Как он ненавидел этот город, когда в нём оказался – голодный, разутый и пьяный. Ему казалось, что он здесь только сделает пересадку и отдых и скоро будет в России, а может быть, не в России, а где-нибудь в Австралии, или в Лос-Анджелесе, или в Монтевидео. Харбин показался ему только точкой-«дидянь», где надо было привести себя в порядок и построить планы. Как он был благодарен маленькой леди Энн за то, что она проделала с ним путь от самого Иркутска и довезла аж до Токио. Она его бросила, потому что он не смог построить планы и привести себя в порядок. И он снова оказался здесь. Сколько раз он думал, что надо взять себя в руки и попытаться отсюда вырваться, но, как щепку, попавшую в воронку, его снова затягивало, и он оказывался здесь – разутый, пьяный и голодный.
Идти надо было в конец Маньчжурского проспекта, где он снимал маленькую квартирку.
Он шёл.
Он шёл по этой дороге в который раз и вокруг себя видел то, что видел уже много раз. И сейчас он шёл и видел русских людей, русские дома, построенные русскими руками, очень странно здесь смотрелись китайцы-рикши, и китайцы-разносчики, и китайские иероглифы, написанные на вывесках рядом с русскими названиями. Ему долго снились Омск и Иртыш, и сейчас он иногда видит свой дом и липы на тротуаре перед домом. Вдруг Михаил Капитонович обнаружил, что здесь тоже вдоль тротуара посажены липы. Они совсем недавно отцвели, и он вспомнил, как пару недель назад глубокой тёплой ночью возвращался домой и как они одуревающе сладко пахли, а башмаки липли к тротуарному камню. Тогда он не обратил на это внимания, но запомнил, а сейчас вспомнил и подумал: «И что? Скоро этому тоже придёт конец? Ну так и что? Ты же не любишь этот город! И пусть придёт конец, и ты куда-нибудь…», он остановился, потому что понял, что он уже не сможет «куда-нибудь…» по простой причине – он не знает куда.