Освобождение
Шрифт:
– Эдгар Семёнович, я съезжу к Асакусе. По телефону он не стал давать никаких указаний, сказал только, чтобы мы пока остановились здесь, и после того, как разместимся, просил подъехать к нему, я вернусь минут через тридцать – сорок, а вы пока располагайтесь. Рекомендую освоить крайний правый номер на втором этаже!
Пока Сорокин говорил, Юшков водил носом.
– А тут пахнет весельем!
Сорокин уже привык к темноте в неосвещённом помещении, он видел, как одетый в светлое Юшков на ощупь подошёл к кадке с высоким цветком, потрогал листья, потом опустился на корточки и пощупал землю.
– Ха, сыренькая! Вы, что ли, поливаете?
– Ладно, Эдгар Семёнович…
– А курить здесь можно? Хотя, судя по запаху, можно…
– Послушайте, вы же мне сказать не даёте! На втором этаже посередине есть маленькая сервировочная, там найдёте пепельницу, мы тут сорить не будем…
– Хорошо, поезжайте и скорее возвращайтесь, пора бы и поужинать!
«Как вовремя я подумал о еде! Действительно, надо вернуться быстрее!»
На Гиринской, пройдя через калитку, он услышал глухой стук, который доносился из особняка.
«Живой, с-сука! – подумал Михаил Капитонович и сразу подумал ещё: – А почему – сука?» Пока он открывал входную дверь и шёл на кухню, он всё продумал: «Это хорошо, что он живой, а то завонял бы в погребе. Не-ет! Это как раз хорошо, что он живой и мне не придётся его оттуда тащить!»
Сорокин вошёл в кладовую, нашёл несколько пустых коробок от сигарет Phillip Morris American Tobacco и грохнул каблуком в люк погреба.
– Не шуми, сейчас открою!
– Не оставляйте меня здесь, ваша милость, – послышался снизу глухой голос, – пожалейте семью и деток моих, малых…
– Пожалею, не стучи!
Он открыл люк, снизу с лестницы на него смотрело запачканное размазанной кровью лицо.
– Не оставьте вашей милостью, господин хороший…
– Вылезай! – сказал Сорокин и сделал шаг в сторону.
Охранник с трудом вылез, после удара и падения его шатало.
«Прямо Гришка Распутин, крепкий мужик!»
– Собери в эти коробки всю еду, которая есть в доме! – приказал Михаил Капитонович.
– Так её много, еды… – охранник кряхтел и оглядывался, – есть свежая: овощи; есть мясо вяленое и копчёное; куры копчёные; есть консервы, сухари, водка…
– Вот всё и давай!
Сорокин сел и наблюдал, как охранник собирает еду.
– Теперь неси всё это в машину!
Вместе с охранником Сорокин перенес в машину пять коробок, наполненных едой, и, когда охранник наклонился в багажник укладывать их, Сорокин ударил его по голове, пока охранник оседал, он поддержал его и усадил на заднее сиденье. В Фуцзядяни он насквозь проехал Пятнадцатую улицу, выехал на берег Сунгари и стащил охранника в воду.
– Вот теперь ты не опасен и без снотворного. Был, и нету! Те самые концы, которые – в воду!
Михаил Капитонович запыхался, обмыл лицо водой прямо из реки, нашёл длинную палку и оттолкнул тело охранника от берега, к которому его прибивало течением. Минуту он стоял и смотрел, как белое пятно одетого в исподнее охранника относило течением.
Он вернулся в заведение мадам Чуриковой и, не зажигая свет, на ощупь поднялся по лестнице, звуки его шагов тонули в толстой шерсти ковровой дорожки – в доме было тихо.
«Куда он делся?» – подумал Михаил Капитонович.
Он открыл дверь каминного кабинета, зажёг зажигалку, в кабинете было пусто, он подошёл к кровати, она была не смята, тогда он вышел в коридор и прошёл в сервировочную. Юшков сидел за столом и спал, положив голову на руки. За его спиной на буфете стояла керосиновая лампа, Михаил Капитонович плотно задвинул шторы, тихо снял её, открыл стеклянный плафон и чиркнул зажигалкой. Юшков вздрогнул и вскочил.
– Что вы так вздрагиваете, Эдгар Семёнович? Это я!
– Бр-р-р! – Юшков затряс головой. – Что-то вы долго, а может быть, я заснул…
– Да уж! Вы заснули. Идите за мной, надо из машины забрать продукты.
– Ха, продукты! Продукты – это хорошо, я голодный!
Сорокин уже шагнул к двери и оглянулся, Юшков мелко суетился руками и перетаптывался, его шевелюра в свете керосиновой лампы была похожа на поднятую на дороге пыль, он повернулся боком, и Сорокин увидел, как на его шее прыгает кадык.
«И вправду, что ли, так проголодался? Только непонятно – отчего!»
Они несколько раз спускались к машине и поднимались в дом, наконец они перетащили всё, что было, Юшков особенно оживился, когда в одной из коробок брякнули полные бутылки.
– Вот это шанго! Так китайцы говорят? Шанго? Я правильно понял, «шанго» – это «здорово», да? По-ихнему!
– Шанго, шанго, по-ихнему, Эдгар Семёнович!
– А что с этим, с охранником? Вы его отпустили?
– Отпустил, на все четыре стороны! – Сорокин сказал это, поднимаясь по лестнице и неся в руках тяжёлую коробку, однако он и сам заметил, что его голос был мрачноват.
– Или?..
– Что – или?
– Ладно, давайте скорее уже сядем за стол, у меня в животе урчит на весь квартал, всех китайских проституток разбудим! – Юшков хохотнул, тоже с тяжёлой ношей, он, переступая длинными ногами через три ступеньки, обогнал Сорокина.
Когда всё было разобрано, Юшков проявил неожиданную хозяйственность, сам растолкал по полкам банки с консервами, накрыл влажным полотенцем свежие овощи, нашёл вощёную бумагу и большую супницу и уложил туда вяленое и копчёное мясо, потом из буфета вынул тарелки и приборы и накрыл стол.
– Вот только жалко, что выпить с вами в компании не придётся, вы же не пьёте?
Сорокин наблюдал за ним и не мог скрыть удивления оттого, что в руках «комбрига» всё получалось так ловко. Он сам никогда не придавал значения тому, что такое быт: надо было есть, он ел, надо было поесть из чистой тарелки, он вытаскивал из шкафа иногда последнюю чистую тарелку и ел. На столе у Юшкова было даже красиво, а в слабом свете лампы – и уютно.
– Ну что, Миша, за скорое освобождение?