От альфы до омеги
Шрифт:
— Взять ее, — крикнул Сальватор.
Круг из омег постепенно сжимался. Они синхронно, словно в танце, протянули руки и ухватили сверкающее облако из зеркал. Силясь вывернуться, материя потянулась, словно резина, но не пошла снова трещинами, не порвалась. Аномалия как будто боялась омег, а может, они и вправду держали ее крепко, вцепившись тонкими пальцами в потемневшую влажную плоть. В конце концов, несмотря на все свои удивительные свойства, эта аномалия была сгустком энергии, подобным обыкновенному временному разлому, а это значило, что омеги ее удержат точно так же, как удерживала свою стекляшку Ирис — если, конечно, всех этих омег для такой аномалии достаточно.
Так неужели вот оно — будущее Ликвидации? Хромидий больше не нужен; аномалии
— Черта с два я ей дам сбежать! — прошипел меж тем Сальватор, потирая расшибленное колено. Согнувшись в три погибели, с пером седины на виске, он еще сильнее напоминал старика. Только лицо, полное ярости, избавленное пока от морщин, внушало ужас своей странной несозвучностью с рано дряхлеющим телом. — Я ее выскребу из этой штуки!
Рикгард содрогнулся. Захлопнулся ли портал окончательно? Временной разлом открылся внутри аномалии, как будто это она им управляла. Так не могла ли остаться щель? Не может ли портал открыться заново, противореча всем немногим известным законам аномалий? Ведь эту — разумную — еще изучать и изучать... А аномалия в аномалии — нечто кардинально новое, и какие она в себе таит секреты, пока неясно.
Приволакивая ногу, Сальватор спустился к омегам. Не разрывая кольца, две из них шагнули в разные стороны и подпустили его к самой аномалии. Сальватор поднял руку и замер, так и не коснувшись потемневших зеркал.
— Я столько лет ее шлифовал, переписывал, переделывал, — выдавил он. — Ее программа развивалась совсем не так. Я столько раз ее латал, столько раз перепрошивал... Она была не первой. Она пошла дальше других. Она стала самым успешным прототипом. Я поставил на нее все. Я ведь и правда свихнулся, Рикгард, — Сальватор обернулся и поднял на него совершенно безумные глаза. — Я помешался на ней. Все эти двадцать лет я только и думал, что о ней. Я сжег первый десяток образцов за первую неделю. Еще дюжину — за следующий месяц. Их была сотня, Рикгард, не меньше. А все ради нее, ради нее. Ты ведь ее помнишь, правда?
Рикгард вздрогнул, как будто его ударило электрическим разрядом. Она. Ну конечно. За Сальватором женщины толпами не увивались, а во времена их дружбы Рикгард помнил лишь одну.
Лицо... Так вот почему это лицо показалось ему таким знакомым! Вот почему зашевелилась память, но так неохотно, так неловко.
Сальватор издевался. Конечно, Рикгард ее помнил — она и Сальватор, они вместе подарили ему черную метку. Но ее лицо, улыбка, глаза — все это стерлось. Воспоминания, заполированные болью, исчезают быстрее других. Да и смотрел он на нее как следует? Разглядел ли он ее вообще? Сколько он ее знал? Час? Два? Она была чужой историей, а Рикгард предпочитал обращать свое внимание только на то, что принадлежало ему одному.
А если Ирис попадет в его собственное прошлое — что будет тогда? Столкнется со своим оригиналом, увидит ту девушку... Вряд ли из всех этих разговоров она не поняла, что все это время была лишь только биоэлектронным клоном. Но одно дело — знать, что она неисключительна, и совсем другое — познакомиться с собственным прообразом. Хотя к чему эти предположения? Она не попадет в его прошлое, временные разломы открывают пути без порядка и цели, и привязать конечную точку путешествия к исходной, каким-то разумом связать действующих лиц — нет, на такое порталы не способны.
Да и какое ему, в конце концов, дело? Не наплевать ли ему на дальнейшую судьбу девчонки, за которой он без своего на то желания приглядывал эти двое суток? Он не напрашивался к ней в друзья, да и она ему ничего не обещала. Они друг другу никто; более того: девчонка — просто-напросто усовершенствованный андроид с нейронной сетью, подобной человеческой. Она — хорошенькая машина. Растущий организм, вместо гормонов и красных кровяных телец напичканный электроникой и синтетическими аналогами человеческих органов. Ее реакции — подделка. Ее опыт — модель, построенная компьютером
Робот.
Или нет?..
— Я хотел ее вернуть, — продолжал Сальватор, и речь его звучала все тише, все сбивчивее, все лихорадочнее. — Тогда я уже знал, что андроидов можно усовершенствовать... Что можно создать нечто куда более живое, куда более настоящее... Омеги ведь и вправду почти люди. Нет, они и есть люди! Те самые, что доходят до десятки. Их не отличить. Их нейронные сети разрастаются так широко, что уже неважно, кто создал их тела. У них есть души, Рикгард. Я хотел создать ее заново. Я ее создал. И снова я ее не потеряю. Зеркальные нейроны прижились только у нее. С другими не выходило. А с ней получилось. Да еще и эта аномалия... — бормотал Сальватор. — Все подсчеты показывают, что она передает информацию, но как? Я думал, что Ирис мне расскажет... Она ведь все слышит: нас, аномалии... Она ведь привела тебя сюда, к этой штуке... — он запнулся, и взгляд его забегал. — Я хотел сделать нечто большее, чем служебную омегу для Сената. И я сделал, — он опять помолчал. — А ведь эмоциям омегу не научишь. В их телах нет человеческих гормонов, они не умеют чувствовать. А она... Ирис... Она умеет. Не так, как я или ты, но она умеет. Да, это лишь попытка, лишь жалкая попытка... Она просто отражает. Но большего мне было и не нужно. Я хотел, чтобы она слушала меня... Чувствовала то, что чувствую я... Омеги — они инструменты. А Ирис... Я делал ее совсем не для Сената. Она не инструмент. Она — моя. Мой человек.
Он сжал виски и зажмурился.
— Ты сумасшедший, — плюнул Рикгард. Он смотрел на Сальватора с верхушки лестницы и следил за тем, как он сжимает ладонями голову, как сгибается от боли, как тянется руками в сердцевину аномалии, но так ее и не касается. — Играешь в бога, да? Душа... Что ты знаешь о душе? Смотрел ей в голову? И что? Нашел там душу? Или она где-нибудь еще? В плече, например, или в правой пятке?..
— Смеешься, — рот Сальватора скривился. — Черт побери, двадцать лет трудов! Шестнадцать лет на одну только RS... Я воспитал ее заново и сделал такой же. Хитрая, умная бунтарка...
Рикгард только качал головой.
— Ей не залезали в череп, — с сожалением протянул он. — Ее не держали в закрытом Центре, не натаскивали как собачонку выполнять команды. Она была человеком. А RS...
Рикгард хотел наконец-то сказать, что она просто-напросто кусок синтетической ткани с микрочипами, но на языке вдруг стало горько, и он закрыл рот. Он быстро оглянулся на арку, ведущую прочь из зала. Если поднять Иолу в воздух сейчас же, то можно успеть. Он доберется до Эмпориума, ворвется к Квинту, поднимет всех на уши или с постелей — если бездельники из отдела Ликвидации все еще спят — и грохнет на Пыльные Города с пару сотен килограммов хромидия. От долины не останется ни камня, но аномалию он уничтожит, а вместе с ней — и этих биосинтетических псов Сальватора. И, конечно, его самого — если у него не хватит ума сбежать. Придется перевернуть склады, разворотить все арсеналы. Быть может, запасов хромидия куда больше, ведь временные разломы не уничтожали уже очень давно. Но действовать нужно быстро, пока Сальватор бредит своей ненаглядной Ирис...
— Уходи, давай, — вдруг усмехнулся Сальватор, поворачиваясь спиной к аномалии, заключенной в кольцо из омег. — И вот тебе жест доброй воли: если твоя Иола еще не упала, то непременно рухнет, когда ты поднимешься в воздух.
Рикгард замер.
— Значит, это ты подкупил механика... Он все-таки в ней покопался...
Сальватор раскинул руки.
— Рикгард, твое изумление мне непонятно. Я Сенатор. Разве мне нужно кого-то подкупать? Хватает и простенькой просьбы.
— Забыл, для чего создавался Сенат? — удивленно покачал головой Рикгард. — Монополия власти — отрава. А ты не единственный, ты — лишь один из восьми.