От Апеннин до Анд
Шрифт:
— Вот тебе, бродяга! Получай! Отнеси в подарок твоей матери!
Сердце мальчика разрывалось. Он заболел. Три дня пролежал он, укутанный одеялом, и трясся в лихорадь ке. Никто не подходил к нему, кроме капатаса. Тот давал ему пить и щупал пульс.
Марко казалось, что он умирает. В отчаянии звал он мать:
— Мама, мамочка! Спаси меня! Приди!.. Иначе я умру! Мама, я больше тебя не увижу! Бедная мама, что будет с тобой, когда ты узнаешь, что я умер в дороге…
Скоро, однако, ему стало лучше. Мальчик выздоровел.
Но вместе с выздоровлением близился день — самый страшный на его пути, — когда ему предстояло остаться одному. Уже две недели ехали они.
И вот, когда обоз остановился на перекрёстке, откуда расходятся дороги — одна на Тукуман, а другая на Сант-Яго, — капатас сказал Марко, что ему пора сходить. Он дал мальчику несколько наставлений, привязал ему сумку к плечам, чтобы не мешала в ходьбе…
Потом, словно боясь расчувствоваться, коротко попрощался, так что Марко едва успел поцеловать его в плечо. Даже возчики, которые так жестоко обращались с мальчиком, казалось, испытывали нечто, похожее на жалость, увидев, что он стоит один, как потерянный, на дороге. Удаляясь, они помахали ему рукой; мальчик ответил тем же.
Долго смотрел Марко вслед обозу, пока тот не скрылся в облаках красной пыли. Потом печально побрёл по дороге.
В самом начале пути Марко был неожиданно обрадован: после стольких дней путешествия по бесконечной однообразной равнине он увидел на горизонте цепь высочайших голубоватых гор со снеговыми вершинами. Они напоминали ему Альпы. Глядя на них, он испытывал такое чувство, словно приближался к своим родным местам.
То были Анды — горный хребет Американского материка.
Радовался Марко и тому, что чем дальше он шёл, тем теплее становился воздух. Это происходило оттого, что по мере продвижения на север мальчик всё более приближался к районам тропиков.
Изредка, на больших расстояниях друг от друга, попадались домишки, где он покупал себе еду. По пути встречались ему всадники — то были индейцы.
В первый день Марко шагал, пока хватало сил, и лёг спать под деревом. На второй день он прошёл вдвое меньше. Рвение его ослабело, башмаки изорвались, ноги сбились до крови, желудок был испорчен плохой пищей.
По вечерам на него нападал страх. Он слышал, что в этих равнинах водятся змеи. И ему вдруг стало казаться, что его ужалила змея. Он останавливался, потом пускался бежать. Мороз подирал у него по коже.
Порою мальчику становилось жаль самого себя, и он тихо плакал на ходу.
Потом, чтобы рассеять страх, Марко вспоминал о матери. Вспоминал все слова, какие она говорила ему, уезжая из Генуи.
Вспоминал привычный жест, каким она укрывала его, подсовывая одеяло под подбородок, когда он ложился спать. И как, когда он был совсем маленьким, брала его на руки, приговаривая: «Иди ко мне!», и, прижав голову к его головке, долго держала его так и всё о чём-то думала, думала… И Марко повторял:
— Настанет день, и я тебя увижу, милая мама! Ведь когда-нибудь кончится наконец это путешествие? Мама, дорогая!..
И он шагал и шагал среди неведомых ему деревьев, обширных тростниковых плантаций, по прерии, которой не видно было конца… Перед ним поднимались лазурные горы, высочайшими конусами врезаясь в ясное небо. Прошёл четвёртый день, пятый, уже миновала неделя.
Силы мальчика быстро убывали. Из пораненных ног сочилась кровь…
И вот однажды на закате ему сказали:
— Тукуман в пяти милях отсюда!
Крик радости вырвался из его груди. Мальчик ускорил шаг, точно к нему вдруг вернулись все силы. Но скоро, растратив последний остаток сил, он опустился в изнеможении у края какого-то оврага. Сердце его учащённо билось от радости. Небо, усеянное яркими, крупными звёздами, никогда не казалось ему таким прекрасным. Мальчик смотрел на это небо, растянувшись на траве, и думал:
«Может быть, мама видит в эту минуту эти великолепные звёзды! Мама! Где ты? Что ты теперь делаешь? Думаешь ли ты обо мне, о твоём Марко? Мама, я здесь, я близко…»
Бедный Марко! Если бы он знал, в каком состоянии находилась в ту минуту его мать, он сделал бы сверхчеловеческое усилие, чтобы добраться до неё на несколько часов раньше.
В то самое время, когда Марко мечтал о ней, она, больная, лежала в постели, в первом этаже особнячка, в котором поселилась вся семья Мекинес.
Бедная женщина заболела ещё тогда, когда инженер Мекинес неожиданно должен был уехать из Буэнос-Айреса. Правда, благодаря прекрасному воздуху Кордовы она немного поправилась.
Но, не получая писем ни от мужа, ни от двоюродного брата, она жила в постоянной тревоге, в страхе с минуты на минуту получить страшное известие о смерти любимых, в колебаниях между решением ехать или оставаться. Все эти терзания окончательно подорвали её здоровье. В последнее время у неё обнаружили тяжёлую болезнь — ущемление грыжи, грозившее смертью. Она слегла уже две недели назад и не вставала с постели. Для спасения жизни нужна была срочная операция.
И в ту самую минуту, когда Марко звал свою мать, у её постели стояли хозяева и мягко уговаривали больную согласиться на операцию. Но — напрасно.
— Нет, дорогие мои синьор и синьора, — говорила больная, — не стоит. У меня нет больше сил, я всё равно умру под ножом. Нет, дайте мне умереть спокойно, без мучений. Для меня всё кончено. Я не дорожу жизнью. Для меня лучше умереть прежде, чем я узнаю о несчастье с моей семьёй!
Хозяева продолжали её уговаривать. Они доказывали ей, что надо взять себя в руки, призвать на помощь всё своё мужество и согласиться на операцию ради детей. Её утешали, что на последние её письма, отправленные непосредственно в Геную, можно ждать ответа…