От грозы к буре
Шрифт:
– Мы же с тобой катаемся постоянно, – резонно возразил Константин и красноречиво развел руками.
Мол, от меня ничего не зависит, и вообще я тебя не держу.
– Ну да, – понял Маньяк. – Я не я, и хатка не моя.
– Правильно понял, – подтвердил Константин. – Я тебя хоть сейчас отпущу. И вообще, по-моему, Всевед не прав. Ну, чем ты мне поможешь, ежели что случится.
– Всевед знает. Коль повелел – значится, могу подсобить. И потом, ты ведь спишь себе да спишь, а я в это время близ тебя сижу и все чую. Хлад в тебе каждую ночь возится. Ежели тебе не пособлять, ему только слабину дай на одну-две ночи, и невесть что может приключиться, – вздохнул ведьмак.
Константин спорить не стал. Ни к чему обижать человека, гм, пускай даже не совсем человека, который, тем не менее, честно соблюдает данное им слово и выполняет причуду волхва, неотступно сопровождая князя всюду, куда бы тот ни ездил. На него и так вся дворня непонимающе косится, а Епифан из ревности так и вовсе живьем готов проглотить.
– А хозяйство в разор приходит, – упрямо повторил Маньяк и хитро покосился на князя. – Ведьмы мои без присмотру поди и вовсе всякий стыд потеряли. Уже и до меня вести докатились, будто всякая нечисть голову подняла.
– А и вправду слыхал я что-то такое. Про Кривули, кажется, говорили.
– Во-во, самое логово и есть в Кривулях. Сразу две там живут. Площица постарше, да поспокойнее – с ней хлопот мало было, даром, что ее так прозвали [58] . А вот Васка окаянная…
– Васка – это кто? – деликатно уточнил князь.
– Как это кто? – даже удивился ведьмак столь наивному вопросу. – Она самая ведьма и есть. Это я ее так прозываю, а сама она себя Вассой кличет.
– А-а-а, – вежливо кивнул Константин, с трудом сдерживая зевоту.
58
Площица – блоха (ст. – слав.).
Года два назад он непременно с пеной у рта принялся бы доказывать, что ведьм вообще не существует, стал бы объяснять, что есть лишь больные женщины, которые впадают в транс, считая, что верхом на метле улетают на шабаш, где творят что хотят – каждая в меру своей фантазии.
Вот только раньше не было в его жизни страшного и загадочного Хлада, не общался он с водяным, выпрашивая у него Ростиславу. Хотя был ли то водяной? Может, это начинающаяся болезнь спровоцировала галлюцинацию? А что – запросто. Тело же княгини просто случайно всплыло, и так уж совпало – принесло его к тому месту, где находился князь. Или даже не случайно оно всплыло. Ведь в старину частенько при поисках утопленников применяли пушки, и от громкого звука тела всплывали на поверхность. Их что, тоже водяной отдавал, чтоб его не будили?! А он, Константин, палкой лупил по воде что есть мочи. Это же физика обыкновенная, и ничего больше.
С другой стороны, даже если откинуть водяного в сторону, непочтительно обозвав его глюком, все равно оставался Хлад. Его-то уж никакой физикой точно объяснить не удастся.
А если как следует подумать, то и не он один. Те же подарки мертвых волхвов – это как? Над ним и впрямь в Ряжске, за секунды до того, как стрела отравленная прилетела, белый ворон кружился. Это какая же биология такой феномен разъяснить сумеет? А перстень с камнем, который цвет свой от соприкосновения с ядами меняет, – его какой химией объяснить получится?
Опять же к водяному ему кто посоветовал обратиться – берегиня. А с ней что – ботаника? И если все это в кучу собрать, то под ее тяжестью и физика, и химия, и прочие науки попросту задохнутся, а все равно ничего поделать не смогут.
Да и вообще, как очень мудро еще Шекспир устами своего Гамлета сказал: «Есть в мире много, друг Горацио, такого, что и не снилось нашим мудрецам».
И все-таки существование ведьм нынешний Константин хоть и не отвергал решительно, но все равно оставлял под вопросом. Ну как-то не укладывалось у него в голове, что при помощи обычных слов, соединенных в строго определенном порядке в предложения, можно наложить на человека порчу, наслать болезнь, присушить к нелюбимой или, наоборот, оттолкнуть от ненаглядной, да мало ли что еще.
То есть теперь он больше склонялся к компромиссу, полагая, что, скорее всего, имеются люди, которых называют колдунами и ведьмами за то, что они могут такое, что не под силу обычному человеку. Однако слухи и рассказы об их способностях весьма и весьма раздуты.
Он и в могуществе ведьмака изрядно сомневался. Да, без сомнения, Маньяк и впрямь обладал какими-то свойствами гипнотизера, и достаточно сильного. Сумел же он как-то подсобить той девке со сломанной ногой, когда они зимой возвращались из новгородских лесов – прямо маг и волшебник. А во всем остальном, особенно в его способностях быть при необходимости оборотнем, в умении управлять пчелами, разгонять в небе тучи… гм… извините. Хотя нет, про тучи он убедиться как-то раз успел – была возможность. Да и про пчел тоже – сам просил его показать. А вот в оборотня ведьмак оборачиваться не стал, сославшись на то, что у него тогда на самого князя силенок не останется, чтоб подсобить в случае нужды.
То есть полной веры у него еще не было, но и бодрого отрицания уже не получалось – факты, увиденные собственными глазами, знаете ли, вещь упрямая. Словом, теперь в нем преобладал здоровый скептицизм с определенным допуском веры во все, что он видел воочию. Но не говорить же Маньяку обо всем этом – еще обидится. Тем более что от клятвы своей тот все равно не отступится и свой срок до осени отсидит возле Константина честно, но будет ходить и дуться. А обиженный ведьмак – зрелище еще то.
Это Константин хорошо понял, причем уже давно – имел такую возможность во время своих поездок. Вот, помнится, как-то раз, спустя день с тех пор, как он впервые повстречал Ростиславу… Или это произошло через два дня? Нет, точно через день. Он тогда ляпнул что-то, не подумав, поскольку вообще ни о чем не думал и ничего не соображал. Ох, что было, что было…
Но тут Константин неожиданно поймал себя на мысли, что давным-давно, едва только начав вспоминать любой эпизод той поездки, он четко делит их на два этапа – до и после встречи с Ростиславой. Тверь миновали на следующий день после встречи с нею, Торжок – за день до свидания и так далее.
Вся война с владимиро-суздальскими князьями тоже практически не помнилась, разве что Коломна. А потом сразу его шатер возле Переяславля-Залесского, а в нем неожиданная, но такая долгожданная гостья – ОНА.
И тут же мрачной черной тенью вода Плещеева озера, его отчаяние и его радость. А еще последующее утро. Это было, пожалуй, его самое любимое воспоминание. Да еще ее поцелуй перед отъездом – нежный, страстный и в то же время такой целомудренный.
И вновь в памяти возникали нежные черты лица переяславской княгини, ее тонкий носик, ее изогнутые ресницы, настолько длинные, что таких Константин ни разу в жизни не встречал. А еще глаза. Глаза вообще вспоминались в первую очередь. Впрочем, во вторую тоже. И в третью. И в…