От Иерусалима до Рима: По следам святого Павла
Шрифт:
Дело в том, что на всей территории Римской империи — от Британии на западе и до Каспийского моря на востоке — господствовал некий принцип интернационализма. Прежде всего, римляне озаботились проложить целую сеть великолепных дорог. Пользуясь этими дорогами, вы могли добраться от Иерусалима до Булони. И на всем протяжении этого долгого пути вы вполне могли обходиться всего двумя языками — латынью и греческим. Если же по дороге у вас, не дай бог, случилась беда или возникли какие-то проблемы, то достаточно только заявить о своем римском гражданстве (а именно так и поступил апостол Павел), и повсюду — что в Эфесе, что в Антиохии или Александрии, или даже в самом Риме — вам была обеспечена одна и та же юридическая и полицейская поддержка. Чтобы оценить это, достаточно вспомнить, какое количество бюрократических
И лишь здесь, в международных спальных вагонах, вы получите одинаковые — что в Париже, что в Стамбуле — одеяла и простыни; и завтраки вам будут сервировать на одинаковых голубых тарелочках, независимо от того, где вы находитесь — в Белграде или Барселоне. Эта одинаковость сервиса воспроизводит — во всяком случае, до некоторой степени — великолепную стандартизацию римских дорог, которая царила в античную эпоху.
Утренняя заря разгоралась над Алеппо, когда мы двинулись дальше — в плоскую и жаркую страну, которая ждала на севере. Наш поезд потихоньку удлинялся: время от времени на станциях к нему прицепляли все новые вагоны — обычные и вагоны-рестораны.
В одном из таких вагонов-ресторанов я и позавтракал. В меню входили яйца «обернуар», кофе и тосты. Впрочем, ел я рассеянно, все мое внимание поглощал пейзаж, открывавшийся за окном. Это был настоящий нецивилизованный Восток — такой, каким он сохранялся на протяжении последних столетий. Цепочки верблюдов маячили на горизонте, всадники с ружьями за плечами возвращались к себе домой — я видел стоявшие поодаль деревушки с глинобитными домиками и куполом мечети. Меня забавляла мысль, что, несмотря на все внешние отличия, этот современный вагон-ресторан является прямым восприемником древних караванов, которые двигались по Эгнатиевой дороге [17] .
17
Эгнатиева дорога — магистральная дорога, проложенная римлянами через Балканы, а позже продленная до Константинополя.
Напротив меня за столиком восседал мой сосед сириец — чисто выбритый, благоухающий одеколоном, в феске, сидевшей под каким-то немыслимо-высокомерным углом, — и задумчиво вертел в руках чашечку кофе. Как выяснилось, он ехал в Стамбул. Умирающий город, как сказал сириец. Турецкий диктатор Кемаль, или Ататюрк, «Отец турок», если пользоваться официальным титулом, решил обречь старый город на медленную смерть, а в качестве республиканской столицы развивать Ангору, то есть Анкару.
— Но разве можно убить Стамбул? — вопрошал сириец, взмахнув в воздухе наманикюренной рукой. — Он создан самой природой как мост между Востоком и Западом. Город, которому довелось побывать и крепостью, и базаром. Как можно убить такое чудо?
Я слушал его рассуждения о будущности Стамбула, а сам пытался отгадать, с какой миссией мой сосед едет в Стамбул. Меня интриговал его внешний вид — высокая красная феска, надушенные волосы, изящные ухоженные руки и бросающийся в глаза костюм. Этот человек казался сошедшим с обложки какого-нибудь приключенческого романа. Я так и не решился дать волю своему любопытству.
Через несколько часов наш поезд покинул пределы Сирии и вскарабкался на горный хребет Аман.
Плоская местность с ее пальмами, грязными деревушками и караванами верблюдов осталась позади. Теперь мы ехали по суровой гористой местности. По обе стороны от железнодорожной линии вздымались отвесные склоны, густо поросшие хвойными лесами. Местами их пересекали темные ущелья, по дну которых неслись стремительные потоки.
Наконец поезд остановился на пограничной станции Февзипаса. Над зданием вокзала развевался красный флаг с белым полумесяцем и звездой — неопровержимое доказательство того, что мы очутились на турецкой территории. И сразу же узрели плачевные последствия декрета Гази [18] , который обязал всех турок носить западную одежду. Толпа, без дела слонявшаяся по станции, имела откровенно жалкий вид — море матерчатых кепок и безнадежно устаревших европейских костюмов. Арабы в своих традиционных лохмотьях, безусловно, выигрывали на фоне этих убогих синих пиджаков с коричневыми заплатами.
18
Гази — мусульманский воин, ревностный борец за ислам; в Турецкой республике этот титул носил первый президент Мустафа Кемаль Ататюрк.
Нам предстояла процедура проверки паспортов, и вот в вагон вошли полицейские. Они щеголяли остроконечными фуражками с красными лентами и серыми немецкими шинелями с красными же обшлагами, у каждого на поясе висела кобура, из которой выглядывала вороненая сталь нагана. Тут же суетились таможенники: в поисках контрабанды они беззастенчиво ощупывали чемоданы, порой даже не ленились перетряхивать багаж.
Посадка на поезд производила странное впечатление: молчаливые и безучастные люди в матерчатых кепках поднимались по подножкам вагонов, шли по проходам, заглядывали в купе. И все это — под наблюдением солдат с винтовками на плечах. Наконец поезд тронулся с места, набрал скорость. Я сидел у окна и с жадностью рассматривал непривычный ландшафт. Такое нескоро забудется.
Святой Павел тут немало походил — всякий раз, как путешествовал из Антиохии в Малую Азию. Для него тот пейзаж, что расстилался передо мной в лучах утреннего солнца, был привычен. Огромная плоская равнина простиралась до горизонта и упиралась в подножия гор с заснеженными вершинами. На многие мили окрест не было видно ни единого жилья, лишь отары овец паслись под дозором чабанов. Сами чабаны выглядели странно в прямоугольных, с широкими плечами накидках, которые здесь называют кепениклер.Такие войлочные накидки незаменимы для пастухов, ибо защищают не только от ветра, но и от дождя. По сути, они являются влагонепроницаемыми, поскольку изготавливаются из грубой шерсти киликийских овец. Из нее же, как и во времена святого Павла, местные жители делают материал для палаток, парусину и вьют веревки. Говорят, пастух может запросто выйти из-под своей накидки, а она так и останется стоять на земле.
Разглядывая чабанов, которые, подобно пугалам, торчали посреди степи, я подумал: а ведь, наверное, и Павел во время своих длительных переходов неоднократно пользовался кепеником.Недаром, находясь в неволе у римлян, он писал во Втором послании к Тимофею — тому самому, которого величает «возлюбленным сыном», — о своих нуждах и просил: «Когда пойдешь, принеси фелонь, который я оставил в Трояде у Карпа» 8 . Наверняка фелонь, о которой ведет речь Павел, и была тем самым киликийским кепеником.Кому, как не пожилому апостолу, знать, что такая вещь убережет его от промозглой сырости римской темницы.
Тем временем поезд спустился в светлую, уютную долину. На станции Адана мне предстояло сойти и своим ходом добираться до Тарса, который лежал в двадцати милях к западу от железнодорожной ветки. Уже стоя на платформе, я заметил давешнего сирийца, выглядывавшего из окна. Красную феску у него на голове сменил черный берет. Ловко, ничего не скажешь! С одной стороны, берет — вполне европейский головной убор, так что сириец наглядно демонстрирует лояльность к местным законам. А с другой, берет не имеет полей, посему даже сам Пророк не стал бы возражать против такой детали одежды.