От каждого – по таланту, каждому – по судьбе
Шрифт:
Писал яростно, много, почти в каждый номер. Успел опубликовать несколько десятков своих «несвоевременных мыслей», пока в июле 1918 г., в день расстрела царской семьи, газету «Новая жизнь» большевики не закрыли окончательно.
В «Несвоевременных мыслях» поражают не сами мысли, ибо в те годы нечто схожее приходило в голову многим здравомыслящим людям. Поражает то, что Горький их высказал публично, ничего и никого не боясь, что писал он свои статьи сразу, по горячим следам калейдоскопически менявшихся событий, что, наконец, автором их являлся именно Максим Горький, еще совсем недавно полностью разделявший все идеи Ленина.
Но как только тот же Ленин эти идеи стал примерять на громадную страну и она стала корчиться от боли, Горький не выдержал и сказал вслух всё, что он думает по поводу пролетарской революции в России.
Да, самодержавная власть была «бездарна», но инстинкт самосохранения верно подсказывал ей, что главный ее враг – «человеческий мозг», свободная творческая мысль. Поэтому даже наука всегда была в России «под враждебным надзором чиновника». Никогда в России не развивалась нормальная экономика, а на фоне экономической разрухи «всегда и неизбежно» возникает социальное разложение. И даже свободное слово, произнесенное в стране еще вчера рабской, оказывается словом «неприличным», что в этой свободе мы неизбежно захлебнемся, как в грязи, ибо сами ее и разводим. Эти мысли пришли в голову Горькому между Февралем и Октябрем.
Но вот свершился переворот, и власть упала к ногам большевиков. Они долго не могли поверить, что все оказалось столь просто, что никто им поначалу даже не сопротивлялся. А они ждали отпора, потому всю накопившуюся ненависть к «буржуям» стали выплескивать на городского обывателя. Революция стала «звереть» на глазах, она утвердила «звериное право» толпы на самосуд. Людей хватали без разбора и без суда – к стенке.
«Пролетариат не победил», пишет Горький, а революция эта привела пока лишь к междоусобной бойне. Причем главный ее грех – в том, что она не возвысила человека, а низвела его до уровня зверя или скота – кого как. А ленинский призыв «грабь награбленное» фактически узаконил элементарный бытовой грабеж, разбой и ничем неприкрытый бандитизм.
Да и сами вожди, которых Горький имел неудовольствие наблюдать, «уже отравились гнилым ядом власти… Слепые фанатики и бессовестные авантюристы сломя голову мчатся якобы по пути к социальной революции – на самом деле это путь к анархии, к гибели пролетариата и революции». Горький верит, что «разум рабочего класса, его осознание своих исторических задач скоро откроет пролетариату глаза на всю несбыточность обещаний Ленина, на всю глубину его безумия…» Путь Ленина – это путь в кровь. Ленин – не чародей, а «хладнокровный фокусник, не жалеющий ни чести, ни жизни пролетариата».
Первый итог революции для Горького страшен: похоронили совесть и стало «не стыдно» убивать, равнодушно наблюдать за бессудными расстрелами знакомых людей, не стыдно стало жить жизнью скота.
Ленин для Горького конца 1917 – начала 1918 года – личный враг, ибо он повел Россию на эшафот. Но Горький не был бы Горьким, если бы был последователен в своих оценках. Сменив диоптрии на своих политических очках, он стал различать то, чего ранее не замечал, – революция «не только ряд жестокостей и преступлений, но также ряд подвигов мужества, чести, самозабвения, бескорыстия». Он с удивлением обнаружил, что «большевики -… тоже люди, как все мы, они рождены женщинами, звериного в них не больше, чем в каждом из нас. Лучшие из них – превосходные люди, которыми со временем будет гордиться русская история».
Заметил, что продолжает работать Академия наук, университет, создаются новые институты. И вывод делает: раз работает «мозг нации», значит не за горами наше духовное возрождение.
Уж не посетили ли Горького громилы из ЧК и не пригрозили ли «шлепнуть» его, если пластинку не сменит? * Да нет. Никто ему не грозил. Он сам такой: над чем утром плачет, над тем вечером смеется. Либо наоборот.
Напомним: в июле 1918 г. газету «Новая жизнь» большевики закрыли, и Горький остался наедине со своими «несвоевременными мыслями». Немного поостыв, понял: большевиков ему не переделать, дихлофосом их не выведешь, а потому самому следует как-то приноровиться к жизни в их обществе.
* В 1918 г. Сталин написал: «Революция не умеет ни щадить, ни хоронить своих мертвецов». Пусть Горький одумается, а то попадет к тем, кого революция «отвергла». А «Правда» писала: Горький носил маску борца за демократию, теперь он ее сбросил. И все увидели: он не «Буревестник революции», а гагара, ибо не видит счастья в битве, «упоения в бою»…
И Горький принял мудрое решение: делать все от него зависящее, чтобы не погибли хотя бы русская культура и наука.
Весной 1918 г. он основывает издательство «Всемирная литература», объединяет вокруг него более 300 литераторов и дает им реальную работу, т.е. попросту спасает от голодной смерти.
В 1919-1920 гг. Горький написал гору писем во спасение русской науки. Для ученых работу не надо было «придумывать», они и так работали из последних сил. Их надо было просто кормить. И Горький, заручившись поддержкой Ленина, создает Комиссию по улучшению быта ученых (КУБУ), да еще открывает в Петрограде, в бывшем великокняжеском дворце, Дом ученых.
Как видим, в годы гражданской войны Горький был еще за русскую интеллигенцию, он жалел ее, делал, что мог, чтобы она не вымерла от голода. С Лениным по этому вопросу взаимопонимания у него не было. В сентябре 1919 г. Горький писал вождю: «Для меня стало вполне ясно, что “красные” такие же враги народа, как и “белые”. Лично я, разумеется, предпочитаю быть уничтоженным “белыми”, но “красные” тоже не товарищи мне». Что его так возмутило? Оказывается то, что большевики, пытаясь ввести в управляемое русло разгул русской вольницы, т.е. политическую и бытовую уголовщину, решили сражаться с теми, кто им и сопротивляться не в состоянии, т.е. с русской интеллигенцией. Очень просто и удобно, да и отчитаться легко.
И все же личной трагедией для Горького стало другое: его влияние на большевистских вождей уже в 1919 г. заметно упало. Это больно ударило по его самолюбию: несмотря на его энергичные хлопоты, в 1919 г. расстреляли великих князей. Не смог он помочь и А. Блоку выехать на лечение в Финляндию: боялись – не вернется. Не спас жизнь и своему соратнику по «Всемирной литературе» Н. Гумилеву.
Но многих Горькому спасти все же удалось. Однако почти у всех от этого его гуманизма оставался неприятный осадок. 17 декабря 1920 г. А. Блок записал в дневнике: «Правление Союза писателей. Присутствие Горького (мне, как давно уже, тяжелое)».
В том году Россию, как известно, посетил английский писатель Герберт Уэллс. Затем стал печатать в английских газетах статьи об этой поездке. Д. Мережковский (он уже жил эмигрантом) пишет Уэллсу открытое письмо: «Вы полагаете, что довольно одного праведника, чтобы оправдать миллионы грешников, и такого праведника Вы видите в лице Максима Горького. Горький будто бы спасает русскую культуру от большевистского варварства.
Я одно время сам думал так, сам был обманут, как Вы. Но когда испытал на себе, что значит “спасение” Горького, то бежал из России. Я предпочитал быть пойманным и расстрелянным, чем такспастись.