От Кибирова до Пушкина (Сборник в честь 60-летия Н.А. Богомолова)
Шрифт:
Последнее стихотворение Ольги Ваксель — это своего рода предсмертная записка самоубийцы:
Я разучилась радоваться вам, Поля огромные, синеющие дали, Прислушиваясь к чуждым мне словам, Переполняюсь горестной печали. Уже слепая к вечной красоте, Я проклинаю выжженное небо, Терзающее маленьких детей, Просящих жалобно на корку хлеба. И этот мир — мне страшная тюрьма, За то, что я испепеленным сердцем. Когда и как, не ведая сама, Пошла за ненавистным иноверцем.Увы, в цикле
Весть о том, что Лютика нет в живых, что она застрелилась где-то в Скандинавии, достигла Мандельштама не сразу. В один из его приездов в Ленинград ее принес театральный журналист и, естественно, один из поклонников Лютика — Петр Ильич Сторицын [794] . Громом среди ясного неба новость не оказалась, иначе стихи памяти Ваксель — и, несомненно, другие — появились бы сразу.
794
Сторицын (Коган) Петр Ильич (1894–1941), литератор, театральный критик.
Почему же тогда спусковой крючок сработал в начале лета 1935 года в Воронеже?
Причин тут две. Главная — это обращение к Гёте, занятия которым заставили Мандельштама задуматься об этапах творчества поэта и о роли женщин на этих этапах. На все это постепенно наплывал ставший уже чисто «вакселевским» образ вожделенной Миньоны.
Второе — это краткое отсутствие в Воронеже Нади. Стихи памяти Ваксель Мандельштам, безусловно, считал «остро-изменническими», и в ее присутствии такие стихи автоматически не писались.
Возможна ли женщине мертвой хвала?
Она в отчужденьи и в силе, Ее чужелюбая власть привела К насильственной жаркой могиле. …Я тяжкую память твою берегу — Дичок, медвежонок, Миньона, — Но мельниц колеса зимуют в снегу, И стынет рожок почтальона.И сразу же слова о свадьбе в «заресничной стране» приобрели окончательный — совершенно новый и зловещий — смысл.
«Эта муза…»: Блок и Высоцкий — на фоне Пушкина
«Посещение Музы, или Песенка плагиатора» — так называется написанное в 1969 году произведение Владимира Высоцкого, в котором упомянуто имя Блока:
Я щас взорвусь, как триста тонн тротила, Во мне заряд нетворческого зла: Меня сегодня Муза посетила, Немного посидела и ушла! У ней имелись веские причины — Я не имею права на нытье, — Представьте: Муза… ночью… у мужчины! — Бог весть, что люди скажут про нее. И все же мне досадно, одиноко: Ведь эта Муза — люди подтвердят! — Засиживалась сутками у Блока, У Пушкина жила не выходя. Я бросился к столу, весь нетерпенье, Но — господи помилуй и спаси — Она ушла, — исчезло вдохновенье И — три рубля: должно быть, на такси. Я в бешенстве мечусь, как зверь, по дому, Но бог с ней, с Музой, — я ее простил. Она ушла к кому-нибудь другому: Я, видно, ее плохо угостил. Огромный торт, утыканный свечами, Засох от горя, да и я иссяк, С соседями я допил, сволочами, Для Музы предназначенный коньяк. …Ушли года, как люди в черном списке, — Всё в прошлом, я зеваю от тоски. Она ушла безмолвно, по-английски, Но от нее остались две строки. Вот две строки — я гений, прочь сомненья, Даешь восторги, лавры и цветы: «Я помню это чудное мгновенье, Когда передо мной явилась ты»!Перед исполнением песни автор порой сопровождал ее название подзаголовком: «История Остапа Бендера», имея в виду знаменитый эпизод из «Золотого теленка»: «И только на рассвете, когда дописаны были последние строки, я вспомнил, что этот стих уже написал А. Пушкин. Такой удар со стороны классика!» А иногда Высоцкий еще и рассказывал слушателям концертов популярную в ту пору историю о поэте Василии Журавлеве, «нечаянно» опубликовавшем под своим именем стихотворение Ахматовой. В какой-то мере сюжет песни — комический аналог ахматовской сентенции: «Но, может быть, поэзия сама — / Одна великолепная цитата». Кстати, персонаж Высоцкого не просто присваивает себе авторство пушкинских строк — он их творчески трансформирует, переводя при помощи слов «это» и «когда» из четырехстопного ямба в пятистопный; уже этого достаточно, чтобы отвести обвинение в плагиате.
Зачем Высоцкому понадобился Блок? Как нарицательный пример подлинного поэта, у которого Муза «засиживалась сутками». Выше только Пушкин: у него она «жила не выходя». (На некоторых фонограммах на месте Пушкина находился Бальмонт — наверное, таким способом автор хотел сделать более неожиданным появление пушкинских строк в конце песни. Но потом все-таки пришлось вывести Пушкина на сцену уже в третьей строфе, чтобы не ставить Бальмонта выше Блока.)
Думал ли Высоцкий, слагая эту песню, о том, что и как писал о своей Музе сам Блок? Едва ли. Никакой переклички с эстетически-программным и трагическим стихотворением Блока «К Музе» («Есть в напевах твоих сокровенных…») 1912 года здесь не обнаруживается. Зато — по-видимому, случайно — возникает некоторая параллель с ранним юмористически-пародийным стихотворением Блока, которое тот в 1895 году поместил в домашнем журнале «Вестник» с пометой «Декадентские стихи». Этот текст М. А. Бекетова привела в своей книге «Александр Блок и его мать»:
Горько рыдает поэт, Сидя над лирой своею разбитой, Лирой, венками когда-то увитой, Всеми покинутый, всеми забытый. Муза ушла от него. Стих его рифмою дышит пустою, Счастливо время поэта былое, Страшно грядущее все роковое… Время поэта прошло. Плачет он горько над лирой разбитой, Лирой, когда-то венками увитой, Всеми покинутый, всеми забытый [795] …795
Бекетова М. А. Воспоминания об Александре Блоке. М.: Правда, 1990. С. 241–242.
И у юного Блока, и у зрелого Высоцкого комическим сюжетом становится уход Музы. Высоцкий заостряет этот комизм при помощи парономазии «посетила» — «посидела». Исполняя «Песенку плагиатора», он иногда преднамеренно деформировал стихотворный ритм, переходя на «презренную прозу»: «Меня вчера… сегодня Муза посетила. Посетила, так немного посидела и ушла».
Обратим еще внимание на словосочетание «эта Муза», не очень характерное для поэтической речи. У Высоцкого местоимение «эта» — элемент прозаизации. Любопытно, однако, что оборот «эта Муза» встречался в не очень известном стихотворении Блока «Я мог бы ярче просиять…» (1903):
Но эта Муза не выносит Мечей, пронзающих врага. Она косою мирной косит Головку сонного цветка [796] .Слова «эта Муза» в беловом автографе были подчеркнуты, то есть Блок ощущал непривычность для себя такого сочетания (в единственной прижизненной публикации в газете «Час» в 1907 году курсив отсутствовал). Совпадение между текстами Блока и Высоцкого опять-таки случайное, но показательное как факт сходного поэтического словоупотребления.
796
Блок А. А. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. Т. 4. М.: Наука, 1999. С. 182.