От мужского лица (сборник)
Шрифт:
«На следующий день в 10.30 он позвонил на работу — Маша дала ему все свои телефоны, — потом в 12.00, затем в обеденный перерыв, ещё — вечером, когда она только зашла в квартиру. Следом, сразу после того, как она закончила ужинать чашкой кофе и бутербродом, и прямо перед сном, пожелать спокойной ночи…
В общем, что там говорить, — они скоро стали настоящими друзьями. Такими друзьями, что, положив трубку после очередного разговора с Гороховым, Маша уже через минуту начинала ощущать ни с чем не сравнимое желание вновь
На переполнявшие её чувства уже не хватало тех слов, которыми Маша обычно комментировала себе же свою жизнь. И слова изменились до неузнаваемости. Из коротких чётких фраз они преобразились в причудливые метафоры. Их смысл она сама не всегда понимала до конца. Но своим скрытым от взора реальности смыслом они были созвучны её чувствам и мыслям на тот момент. Все эти нежные, пропитанные теплом и печальной радостью слова она писала Ему. Писала, но никогда не говорила. До того дня, когда весь мир перевернулся вверх тормашками, но… это случилось много позже. А пока:
«Реальность проявляется там, где начинают ускользать слова».
…такие строки появлялись на страницах её дневника.
И казалось, нет в мире ничего более прекрасного, чем знать, что на свете есть единственный близкий человек. С ним ты можешь разговаривать не только разумом, но и сердцем…
Всю свою сознательную жизнь Маша пользовалась словами. Она извлекала из них пользу. «Польза вербального отражения ума» — написала она как-то в своём дневнике. «Разум, отражающий удары потенциального врага. Разум — щит, разум — партнёр. Разум, защищающий сердце и душу. Разум — плащ супергероя, не допускающий дальше ограниченных им пределов вредное воздействие… Слово — идеальное, непобедимое, высокотехнологичное наисовременнейшее его оружие. Стройное, тактически и стратегически продуманное сочетание отточенной иронии, не позволяющее ранить тебя. Броня, которой не страшны внешние воздействия. Пирамида, защищающая сердце… Склеп для истины».
Никто не догадывался, какова была Маша на самом деле. Этого не знал ни Математик, ни даже, пожалуй, она сама.
Но сейчас, впервые в жизни, она писала, не задумываясь, какое впечатление это произведёт. Ей не было дела ни до кого. Слова изливались на бумагу, и никакой разум, никакой здравый смысл не имели значения и не ставили никаких барьеров. Так можно писать только сердцем. И только сердцу. Только тому, кто такой же, как ты. Кто не ранит тебя, ибо нельзя ранить собственное сердце.
«Я перестала ПОЛЬЗОВАТЬСЯ словами и… для меня началась ИСТИНА СЛОВА. Я больше не записываю мысли, подбирая словесные формулировки. Я не пишу СЛОВА. Я пишу СЕБЯ. Я пишу ТЕБЯ…»
Когда она записывала эти строки, ощущение не было пронзительным. Скорее благодатным. Снизошедшим. Необъятным. Что-то огромное, включающее всё и… ничего. Совершенно необъяснимое… Что-то, что не выскажешь, хотя и ощущаешь… Не нарисуешь, хотя видишь… Что-то необычное…
.
…Время шло. Бежало, летело, искрилось, пронзаемое стынущим с каждым днём всё сильнее Ветром — наступали холода. Маша не видела и не ощущала этого. Но как-то незаметно в словах её сердца стали проявляться образы, которых разум, обременённый здравым смыслом, старался всячески избегать…
Я спешу к тебе,
Стирая
Ночи перламутр,
Каблуками с тротуаров.
Утро…
Я вхожу к тебе
Тихонько
И смотрю в лицо.
Как цветочным благовоньем,
Всё одето сном.
За окном рябит рассветом,
Я стою в тиши,
И срываются сонеты
С любящей души…
«Кому и зачем нужно было устраивать всё так, чтобы люди, ДОЛЖНЫЕ быть вместе, не могли даже встретиться? — часто задавалась она вопросом. — Неужели в великой природе нашлась беспричинная нужда разделить людей?»
И чем глубже проникала в неё мысль о невозможности увидеть самого близкого на свете человека, тем печальнее становились слова её сердца…
За пределами этой равнины
Есть тёплые нежные дни.
За стылостью этих снегов
Есть радуга, вереск и зов,
Есть сумрак, полёт и огни,
Но меня не бывает с ними.
А потом, сливаясь и разветвляясь одним им известными путями, слова сердца добрались до разума, осветив безграничную пустыню страдания…
слова
за которыми
душ слияние
и в горе и в радости
в любом состоянии
тел
кто посмеет
хотением чего-то отдельного
оказаться наедине
с тем
что
подобно смерти
последний акт посвящения
традиционно требует концентрации
сравнимой лишь
с возрождением к жизни
исходных правил движения…
Она оказалась на грани отчаяния…»