От Ренессанса до Барокко
Шрифт:
В этом припеве сверкающий юмор народа Испании.
Глинка сочинил «Хоту» в Мадриде в 1845 году, она родилась под стук кастаньет, под звон гитар, под цокот каблучков девушек, плясавших любимый танец. Композитор путешествовал по Испании, восторгался огневым темпераментом плясок и песен, в которых раскрывалась душа народа, честная, прямая, гордая.
Знал ли Глинка, путешествуя по земле Арагона, что сто лет назад именно здесь, на родине хоты, в маленьком местечке Фуэндетодос под Сарагосой, родился ребенок, который впоследствии стал выразителем своего времени и великим художником Испании, что его
Так бывает…
Но вернемся к истории. 30 марта 1746 года, под неистовый рев разбуженного весною «бочарроса», ветра, несущего жизнь и смерть Арагонии, раздался крик маленького Франсиско – Франчо, как ласково звала его мать.
Кто мог подумать, что сын арагонского «батурро», простолюдина и бедняка, будет почти на равной ноге с королями и герцогами, будет дерзить инквизиции и, главное, останется самим собой в течение восьмидесяти с лишним лет, что трудно в такой стране, как Испания, полной пережитков давно ушедших дней.
В 1773 году в Саламанке состоялся диспут на животрепещущую тему: «На каком языке говорят ангелы между собой и из чего сделано небо – из металла колоколов или оно текуче, как самое легкое вино?».
В этом на первый взгляд курьезном вопросе – вся Испания середины XVIII века, страна, над которой простерты черные крылья средневековья. Страна, где горят зловещие костры, где инквизиция правит умами.
Вот картина аутодафе:
«Бесчеловечная банда! – пишет Хуан Мелендес Вальдес. – Как пылают лица, что за вопли! Как возбуждают они друг в друге страсть к уничтожению! И в громовом шуме взвивается, колеблясь на ветру, звенящее пламя, и к богу милосердному среди всех ужасов взывает…»
Мрак, ненависть, костры нужны предержащим. Так проще было грабить, насиловать народ, удел которого – нищета, невежество, тяжкий труд.
Маленькая горсть аристократической элиты Испании жила в роскоши.
Паразитизм и разврат царили при дворе Бурбонов.
Таков самый грубый абрис эпохи, в которую суждено жить и творить Гойе.
Но по-настоящему ощутить всю «прелесть» средневекового атавизма в Испании предстоит великому художнику лишь в будущем. А пока, как гласит банальнейшая легенда, юный Франчо рисует углем на белой стене овчарни свинью. И дальше (как и полагается в банальной легенде) появляется меценат, которому понравился этот набросок, и дальше идет все как по маслу… Четырнадцатилетний Гойя приезжает в Сарагосу и поступает в ученики.
Но тут юный Гойя несколько нарушает плавное течение своей биографии. В Сарагосе – столице Арагонии, куда он приехал обучаться высокому мастерству, – Франсиско с годами успевает не только усваивать тонкие секреты искусства, но с еще большим тщанием приобщается к пению серенад, исполнению арагонской хоты и фанданго – искрометных народных танцев, и, что естественно для молодых испанцев, вспыльчивых и гордых до щепетильности, наш Франсиско не раз хватается за наваху, столь необходимую во многих спорах. Все это приводит к тому, что двадцатилетнему Гойе, имевшему огромный опыт в вопросах лихих уличных побоищ (скажем для полной ясности, проходивших не без кровопролитий),
Франсиско Гойя. Махи на балконе. 1835. Музей Метрополитен, Нью-Йорк
Мадрид встретил молодого арагонца милостиво. Его взял под покровительство старший товарищ по мастерской Люсана – Франсиско Байе. Впоследствии Гойя женится на сестре Байе, а пока он снова бросается в омут ночных серенад, жарких и кровавых поединков. На четвертом году жизни в Мадриде Франсиско подбирают ночью на улице с навахой в спине. Арагонская закваска спасла юношу – он выжил.
Гойе снова надо бежать.
Цель – Рим.
Но нет денег.
Франсиско молод и силен. И вот он в труппе бродячей корриды. Несколько месяцев боев, и молодой тореро в Риме. Он гордо подписывает свои письма «Франсиско де Лос Торос», что значит Бычий.
Рим… Жизнь пока ничему не научила Гойю. Приехав в столицу Италии, он снова свершает там ряд «подвигов», которые совсем не к лицу скромному художнику. Невзирая на смертельный риск, он взбирается на купол собора святого Петра, ходит по ветхим карнизам гробницы Цецилии Метеллы и в довершение многих безумств похищает из монастыря некую красавицу. Ему грозит суровая кара. Спасает посол Испании. И вот двадцатипятилетний Гойя снова в родной Сарагосе.
Однако напрасно было бы представлять себе молодого Франсиско бретером – искателем приключений. Конечно, он молод, пылок, влюбчив, вспыльчив, но все эти «беды» – лишь продукт великой избыточности темперамента Гойи. У художника огромный заряд энергии, и на первых порах он не находит ей достойного приложения. Но постепенно живописец формирует волю и характер.
Через полвека с лишним восьмидесятилетний Гойя напишет:
«Мне не хватает здоровья и зрения… и только воля поддерживает меня».
Эта воля и неуемная жажда к творчеству – основа жизни Гойи.
«Великая судьба – великое рабство». Эти слова Сенеки полностью подтверждаются всей жизнью живописца. Взяв в четырнадцать лет кисть и карандаш, он семьдесят лет не выпускает их из рук. Гойя отдает всего себя без остатка одной лишь страсти – искусству. Это, конечно, не значит, что ему были недоступны иные увлечения. Напротив. Но то был лишь фон. В этом сила колдовского успеха Гойи, который, подобно Рембрандту и Тициану, творил до поздней старости.
Гойя накануне смерти изобразил ветхого старца, бредущего на костылях, и подписал лист:
«Я все еще учусь».
А учителя у него были – природа, Веласкес, Рембрандт.
Вся жизнь Гойи – «великое рабство». Его кумиром стала живопись. И в этой своей привязанности художник предельно честен. Вот девиз мастера: «Честь художника – очень деликатная вещь. Он обязан хранить ее чистоту, ведь от этого зависит все его существование. В тот день, когда хоть бы малейшее пятно ляжет на нее, исчезнет его счастье».