От рук художества своего
Шрифт:
Город всплывает из тумана, все растет, растет, растет. Он будто на якоре стоит, как тяжело нагруженный корабль. Матросы разгружают корабль, он легчает, подымается, делается выше, выше — и вот уже весь целиком и явственно прочертился он меж небом и водой.
Когда Андрей уезжал, город тянулся всего версты на две, а ныне и конца ему не видно! Вон куда вымахнул! А по ту сторону Невы проступают неясные очертания храмов и дворцов, подернутые утренним сизым туманом.
Ошалело смотрел Андрей на парадиз. Парадиз — рай — так называл его император всея Руси. Может быть, может быть… Да только рай этот какой-то неприютный,
— Нет, врешь, — сказал Андрей вроде и не себе, а кому-то стоящему рядом и чужому. — Ничего я не раскис. Запугивает, стерва! А я — ничего… Я не боюсь! И ты меня не запугивай. Вот так-то — не запугивай!
Он приложил палец к шляпе на манер голландских рыбаков, а потом по-русски поклонился на все четыре стороны — туманному небу, темной воде, серому камню и черной родной земле.
— Ну, здравствуй! Принимай меня, родная сторона!
Андрей взял свои баулы, связку картин, вышел на плац, кликнул извозчика. «Поеду к Адмиралтейству перво-наперво, посмотрю там, что к чему, кто жив и кто помер, знакомых поищу… А потом прямо к светлейшему князю Александру Данилычу нагряну, к Меншикову, пусть на службу определит». Решил и поехал.
Ехали по непролазной грязи. Камень, доски и ровные дороги были только у пристани, а тут повозка опасно кренилась, лошадь еле-еле вытаскивала ноги, храпела и недовольно фыркала. Кнут щелкал, извозчик негромко ругался. Боже мой, это и была Россия! И Андрей был доволен. Он будто очутился за кулисами, по ту сторону декораций, но ее-то, сторону эту, он знал хорошо и поэтому сразу успокоился. Тут ему было привычней, все как прежде. Даже эта глубокая, вдавленная в грязь колея. Но скоро они въехали на мостовую, и колеса весело застучали по деревянным торцам.
— Ну-ка, братец, постой, останови! — попросил Андрей. — Это чей же дом? — спрашивал он, разглядывая массивное фигурное сооружение.
— Вон энтот? Это — князя Кантемира, а тот — князя Голицына.
— A-а, знаю!
Он вынул кошелек и расплатился. Пошел пешком.
Шел и спрашивал:
— А это чей дом?
— Царского интенданта Мошкова, — отвечали ему. — А ты што, приезжий? — спрашивали к у Андрея, разглядывая его новомодный шелковый камзол и тупоносые башмаки с серебряными пряжками.
— Да нет! Тутошний! Не был давно…
— Вона што-о…
— А там кто живет?
— Там — вице-адмирал Вильмор. И тот вон тоже вице-адмиральский, его превосходительства господина Шильтинга.
— Ну и вице-адмиралов поразвелось тут, — подивился Андрей.
— А как же! — ответил прохожий и добавил важно: — Флотоводцы!
Подул нежный морской ветерок. Туман рассеялся. И проклюнулось совсем уже ясное санкт-петербургское утро. День обещал быть солнечным, хотя и холодным.
* * *
Над санкт-петербургскими крышами, над домишками и домами кружил легкий дымок. А над одним каменным строеньем он стоял черным столбом. Это Академия наук российских. «Вовсю жарят, — подумал Андрей весело, — чтоб ученые мужи не замерзли. У них
В прошлые времена люди говаривали: человек начинается с дела, а год — с каждого нового дня. Так оно, видать, и есть. Зазвонили колокола. Первый звон — пропадай сон! Второй — чертям разгон! А третий звон — из дома вон! И в этот же первый день своего приезда Андрей понял: Санкт-Петербург не один, а несколько их — и деревянных, и каменных. А самый первейший, самый черный уже в четыре утра на ногах. Встанет, лоб перекрестит, лицо ополоснет, прожует наскоро что бог послал — пошел руки мозолить: стучать, греметь, пилить, колотить, таскать носилки, тачки гонять. Зажглись свечи в трактирах и австериях. Заметались лоточники. Запахло жареным и пареным. Пристань, к которой причалил Андрей, — Троицкая — была главной в городе, хотя и далеко ей до амстердамской, но все-таки, все-таки!
Так на ней уже с утра содом — купцы, приказчики, фонарщики, матросы, грузчики, шкипера с трубочками в зубах. Носятся, табунятся. Им бы поутру самое время пропустить шкалик, да кабаки-то еще закрыты.
Это уже потом Андрей узнал, что питейных заведений тут около сотни завелось. Так что и работному человеку утеха, и казне свежая денежка.
Разносчики таскают корзинки и подносы с пирожками из требухи. «А вот с пылу, с жару! Вечор резали — сегодня продаем!» И когда же это они только успели напечь, злодеи?
— Хватай, налетай, с мясом!
— Эй, мальчик! — позвал Андрей.
Обжигая губы, сидит он и жует пирожки с луком. Поел, встал и пошел дальше. Даже запеть ему хотелось, так обнадежился. «Ах, милое ты мое санкт-петербургское утро! Как же я этой минуты ждал…»
Когда-то, уже очень-очень давно, князь Меншиков, впервые попав в эти места, написал царю Петру: «Только то бедно, что здесь солнце зело высоко ходит». Да, капризен обычай у этих погод. В августе утра уже холодные, небо серое. От этого и сама река Нева сера, и дома, что по Неве, серы, ну, а что же про людей тогда говорить! Кажется, что даже звон колокольный распадается в вышине на серые куски.
Вдруг послышалась бодрая барабанная дробь, мимо Андрея промаршировала бомбардирская рота: кафтаны красные с обшлагами, камзол и штаны красные, пуговицы медные, чулки полосатые — синее с белым, кожаная шапка с тремя медными гренадами. А рожи у бомбардиров тоже медные, сытые, веселые. И ноги крепкие, солдатские. Такие сто верст протопают — хоть бы что!
На углу газету «Санкт-петербургские ведомости» продают. Ни дать ни взять Европа!
Андрей еще там, на чужбине, слышал, что в прошлом годе лейб-медик Блументрост открыл первое заседанье в Академии наук. Прорвалась, значит, запруда! Полным ходом пошло на Русь просвещенье.
Вдоль улиц фонарные столбы, штука для столицы новая. Почти шесть сотен фонарей поставлено, да каждый по двадцати шести рублев! Шутка ли! Конопляного масла за час восемьдесят золотников сжигает один фонарь, не напасешься! Известно, фонарь не солнце, но непроглядная тьма кончилась — ночных грабежей на столичных улицах вроде поменьше стало. А светло, так и весело!
— Ррраз-два, раз… Взяли!
Грузят мужики лес, тащат мешки с зерном, катят бочки. Подошел — узнал Андрей: это купеческий фрегат под русским торговым флагом идет в Голландию. «Добрый путь! А меня там уже нету!»