От стен великой столицы до великой стены
Шрифт:
Хотя тогда Лэгдэн остался в стороне, сражение под Телином здорово задело за живое. Выходит вроде так, что Нурхаци может вообразить себя сильнее всех окрест и пренебречь им, Лэгдэн-ханом. Да и монгольские князья, узнав про силу Нурхаци, все больше станут дружбы с ним искать. И кто тогда его, Лэгдэна, за хана всех монголов будет признавать?
Лэгдэн-хан сердито засопел. С той самой поры, когда узнал он о двойной победе Нурхаци в Телине, маньчжурский вождь не шел с его ума. Правда, не правилось и то, что норовил Нурхаци родичей лэгдэновых обидеть. Внучка ехеского Цзиньтайши женой была Лэгдэна. Но все это еще куда ни шло — возвышения Нурхаци терпеть было нельзя. Его непременно надо осадить. Коль не рукой, то хоть пока словами.
* * *
«Ответственный
А те, кто дал согласие зачисленным быть в списки войсковые, различия не делают меж службой государю, своей стране иль у купца какого. Брюхо набить да приодеться — вот только на уме у них. Защитники они страны и государя до той поры, покуда жалованье платят.
Уж не одно прошение отправлено в столицу, чтоб денег дали — иначе разбежится войско. Все эти просьбы оставались без ответа. И вот сегодня написал уже своим друзьям, Ли Шицзао и Ян Динюну, чтобы пожертвовали на подготовку войска. Они, наверное, не откажут. Помогут, правда, больше самому ему, Сюй Гуанци, продержаться в должности «ответственного за подготовку войск». И только-то. Вот если б пушки дали, тогда б он, Сюй Гуанци, имел право сказать во весь голос: «Моими стараниями отведена угроза, которая нависла над страной с востока». Вот днями пала Кайюаиь… А что за ней?
Но он-то, Сюй, не может упрекать себя в бездействии. Он делал все, что мог. Денег просил у казначейства, У друзей. И, наконец, на собственный страх и риск отправил в Аомэнь двух соотечественников своих, крещенных, как и он. С письмом отца Самбиази и просьбой от себя послал он Михаила Чана и Павла Суна, чтоб пушки добыли они и к ним прислугу{55}.
* * *
С самой весны Северная столица задыхалась от жары. Налетавшие из монгольских степей ветры не приносили свежести, по несли с собой зной и мелкую, как пудра, пыль, которая скрипела па зубах, запорашивала глаза.
Хуанди Ицзюнь постоянно испытывал какую-то сухость во рту, и чарка доброго вина ее не прогоняла. Есть не хотелось, одежда стала свободно болтаться на исхудавшем теле. Второй месяц недуг подтачивал изнутри Сына Неба, и во второй половине августа, когда лето шло к исходу, Ицзюнь скончался.
Едва вступив на трон, его преемник Чанло порядки взялся наводить. И многие из тех, кто прежде в силе был, почувствовали быстро, что будут вскоре не у дел. |Нам государь такой зачем?» — ив мнении этом сановников, которые страшились опалы, усердно укрепляла госпожа Чэн, бывшая любимая наложница Ицзюня, что с кончиной императрицы стала главной супругой Ицзюня. Госпожа Чэн во сне и наяву видела сына своего, Чансюня, хуанди. Но этому помехой был сын Ицзюня — Чанло. Еще при жизни отца какой-то человек пробрался в покой Чанло и чуть не убил его дубинкой. Со смертью Ицзюня Чанло на трон сел, там места не оставив Чансюню. Того простить госпожа Чэн никак не могла. К тому ж еще добавилась немалая обида: ей отказали в звании вдовствующей государыни. «Всему виной — Чанло, — шипела злобно, словно кобра, Чэн, — ну погоди, дождешься ты…»
И ждать тому пришлось совсем недолго. Всего лишь девять дней прошло его правления, как он внезапно занемог{56}. Едва пожаловался
Ну раз в самом дворце целителей надежных не нашлось, искать решили вне его. И вроде бы нашли всесильного врача. Свидетельством его таланта служили доски с изъявлением благодарности от исцеленных, которым не было числа. «Воистину дайфу, — с почтеньем отзывались евнухи. — У него, как говорят, познаний больше, чем во взятых вместе, Цзюняоцюаньшу» и «Дун и бао цзяне». Врач у больного щупал пульс, смотрел язык. «Лето сейчас, а в эту пору кожные болезни случаются обычно. Сдается мне, что к недугу государя причастны злые духи. Болезни, вызванные ими, бывают в любое время года. От них снадобье тоже есть».
Стал принимать Чанло это лекарство и вскорости скончался, и месяца не царствовав.
* * *
Лежал недвижно государь Чанло, готовый вроде свой дворец покинуть, глаза, однако, не закрыл. Об этом-то шептались при дворе, в домах сановников. Дел множество скопилось. От их исхода судьбы зависели Срединной. Из них первейшее по важности — управиться с Нурхаци как? Об этом, видно, думал перед смертью покойный государь, и взглядом глаз полузакрытых как будто призывал он сыновей своих заняться этим делом побыстрее. По малолетству было невдомек им это.
Из них годами старше всех был Юцзяо: ему шестнадцать минуло, когда отец скончался. У тела постояв, Юцзяо вернулся в свои хоромы. «Из-за кончины батюшки пройдет немалый срок, — сокрушался он, — прежде чем смогу заняться любимым делом». Любил он плотничать. От этих невеселых мыслей его оторвало появление толпы сановников, которую привел Ян Лянь. «Надо скорей выполнить волю Вашего покойного отца», — наперебой они вопили н, подхватив его под руки, чуть ли не бегом внутренними переходами поволокли в павильон Тайхэ-дянь, где тронный зал располагался.
Ян Ляню и приверженцам его надо было спешить: умер государь, не успев объявить своего преемника. И евнухи, как стало известно Яну, намерились провозгласить соправительницами двух баб — наложницу Ицзюня, известную как Чэн, и Си Ли, наложницу Чанло.
— Мы этот замысел скопцов сорвем, как только сделаем государем сына его, Юцзяо, — объявил цзиньши Ян Лянь придворным, противникам засилья евнухов. И ринулась толпа сановная в дворцовые покои. В павильон Вэньхуадянь, где обитал Юцзяо, им вход перекрывали евнухи. И началась потасовка. Лишенные мужского достояния по силе уступали тем, кто им обладал. Визгливым, тонким криком и длинными ногтями Ян Ляня и его друзей сдержать не удалось. Под кулаками и пинками вошедших в раж мужчин дрогнул заплот из дряблых тел бесполых. Юцзяо чуть не волоком был втащен в тронный зал{57}.
Почувствовал себя здесь отрок неуютно. Удушливо чадили светильники, в отблесках их неровного, нездорового света тускло-холодно отсвечивало золото и серебро трона, утвари и украшений. В прерывистом мерцании драгоценных камней юноше чудилось недоброе поблескивание звериных и змеиных глаз, чьи литые и тканые изображения теснились вокруг. Все неожиданно, внезапно так случилось. Он думал, скоро ли поминки кончатся по отцу, которого при жизни почти не видел, чтоб жизнь пошла привычно. А тут ворвался этот неуемный Ян Лянь с оравой сановников и повели сюда, чтоб волю он отца исполнил. Слегка сгорбившись, Юцзяо сидел на широком, приземистом троне. Помост, на котором он стоял, семь высоких ступеней и шесть украшенных росписью колони с изображением драконов отделяли Юцзяо от толпы коленопреклоненных царедворцев, которые только что чуть ли не силон приволокли его сюда. Кося по сторонам глазами, Юцзяо норовил получше разглядеть стоявших по бокам трона аистов. Клювы у них были широко раскрыты. Птицы словно вопрошали: «А почему ныне такая суматоха? Где же обычная благочинность?» Почти безучастно, словно не о нем шла речь, выслушал разноголосые, неровные приветствия: «Десять тысяч лет государю годов правления «Небом положенное»».