От стен великой столицы до великой стены
Шрифт:
Руку поднял Нурхаци, и смолкли голоса, но ненависть, что прозвучала в них, стоять осталась, как испарение от зловонного болота иль чад от головешек. Не оттого ль надсадно закряхтел Нурхаци, прежде чем заговорить?
— Гнев справедлив ваш, — он произнес, не торопясь, в растяжку. И одобрение чувствовалось в голосе его, — чувства мои такие ж, как у вас.
При этих словах князья и вельможи довольно загалдели.
— Но посланный, — Нурхаци продолжал, — тут вовсе ни при чем. Вина на том, кем послан он. И потому посланца пока оставим у себя, чтоб нам сподручнее было довести до слуха приславшего его наши слова{64}.
* * *
—
* * *
С виду суровым оставаясь, в душе Нурхаци ликовал. «Цзорикту Хунбатур и прочие халхаские бэйлэ Цзесая виновным называли. И соглашались с тем, чтобы его судьбу Нурхаци сам решил{65}. Этот Цзесай было напал на войско наше под Телином. Теперь и сам и оба сына в плену у нас. Как поступить с ним дальше, там посмотрим».
Но ликованием полон был не из-за того, что соплеменники отступились от Цзесая. Владетели пяти уделов предложили союз составить против Минов. Нет, он не ослышался ничуть. Об этом прямо написано в письме халхаских бэйлэ.
— Мины — вражеское для нас государство. — Нурхаци палец задержал, которым водил по строкам, словно удостоверяясь, на сколь их прочен цвет. И палец дальше заскользил: «Если пойти против них походом, то надобно единодушно и сообща продумать все с таким расчетом, чтобы дойти прямо до Шаньхайгуани. Если бы случилось так, что с Минами кто-то из нас мириться стал, то это тоже сообща должно решать»{66}.
— Надо спешить, — Нурхаци с места встал. — Пока халхасы не раздумали в союзе быть со мною. Сейчас, — прикинул про себя, — год на исходе. А там начнется у Монго цаган-сар. А в праздники, когда едят, пьют да развлекаются, халхаским бэйлэ уже будет не до дел серьезных. Их пять уделов, что присылали ко мне своих людей. И чтобы не обидно было никому, я пятерых послов направлю к ним, А кто поедет? — Нурхаци задумался. Мысленно представлял себе лица, повадки, норов разных люден. — Нет, — вздохнул с досадой, — такого не сыскать, чтоб совершенным был во всем. Этот хитер, да не умен: сейчас словчить сумеет, а невдомек ему, что будет завтра. Тот рассудителен, вперед глядит, да языком своим владеть не может. Не говорит — бубнит, как будто кашей рот набит. А этому, уже если рот откроет, слушать другого невтерпеж. Ну, значит, так, поедут Экэсингэ, Чжохор, Ясидапь, Курчань, Хифе. Они все разные по норову, у каждого есть преимущества своп. А вместе все достойно будут выглядеть, особенно когда над ними старшим я поставлю Экэсингэ. В сравнении с остальными достоинств больше у него. К тому же старше всех по возрасту, пускай и ненамного.
Послы уехали. Нурхаци сам их вышел провожать. Всадники давно уже скрылись где-то там за сопками, а Нурхаци продолжал стоять, упорно вглядываясь вдаль. Как-то все обойдется? Ведь это впервые его люди отправились к владетелям пяти халхаских уделов.
* * *
Снег вроде ровно падал с неба, а лег по-разному на землю: тонок и темен
Щурят князья-халхасы узкие глаза, вниз веки опуская как будто бы от ветра. Но не зрачки они скрывают, а мысли потаенные. Так их бурханы глядят на всех бездумно, равнодушно, в таинственной улыбке слегка раздвинув губы, чему-то усмехаясь. «Поди-ка, разберись, улыбка отчего у них такая? — справлялся исподволь дотошный Хифе, а полностью уразуметь не смог. — Видать, тому причиной водка, которой не жалели для гостей: «Не побрезгуйте нашим домом, не откажитесь от нашей водки». Такое оправдание нашел себе Хифе для утешения, трясясь сейчас в седле.
А у халхасов мысли об одном: «Потомки мы Чингиса вроде, но вот приходится искать расположения у Нурхаци. Ведь предков его наши праотцы гоняли, словно зайца волк. Охо-хо, вот как времена меняются. А делать что? Иначе не устоять нам пред Лэгдэном, который норовит возвыситься над нами. Когда Лэгдэн прознает о союзе нашем с Нурхаци, небось умерит прыть свою…»
Экэсингэ, заслоняя лицо левой рукавицей (ему казалось, что кто-то редкозубой теркой водит по обветренному лицу), правой рукой цепко держал поводья, приноравливаясь к неровному ходу коня. Его то и дело заносило в ту или другую сторону, он оступался в невидимые выбоины. «И вот хозяева такие ж, — назойливо лезла в голову Экэсингэ мысль, — как эта дорога. На вид только ровна, а ехать— нужен глаз да глаз. Вроде в союзе быть с нами хотят монго Халхи, а как на деле поведут себя? Потом уж только станет видно».
Дорогою одною ехали с халхаскими князьями послы Нурхаци в священную долину Ганганьсайтэлехэ{67}, чтоб, жертвы принеся там, клятвой скрепить союз свой против Минов.
Замешано на крови в жизни все — и дружба, и вражда. Дерутся — льется кровь, и вроде нет ее, не видно боле, а все равно сквозь зубы говорят или вопят от исступления: «Мы кровь им пустим, ужо лишь дайте только срок!» Опять же давние враги друзьями становятся, когда смешается их кровь в жилах потомков. И нежную потрогать плоть ребенка враз руки тянутся врагов вчерашних…
Основа жизни — кровь. И потому, ее пустив наружу, внезапно ноги подогнул красавец конь сплошь белой масти, а рядом с ним отдал кровь широкогрудый бык, чья шкура черная блестела так, как будто жиром смазан был он тех коров, которых гнул к земле всей тяжестью своей, жизнь продлевая в ином потом уже обличье. Дымясь, наполнила кровь конская и бычья тяжелые из серебра корчаги. И плоть, которую она питала, Тоже засунули в посуду, возле нее рядом встали горшки с костями и с землей, которую вот только что топтал копытом белый конь и равнодушно уминал бык черный.
И, взоры к небу устремляя и опуская очи долу, начали клясться маньчжуры и халхасы. (Поскольку гости они были, назвали первым государя маньчжуров.)
— Ныне правитель-бэйлэ десяти маньчжурских знамен с правителями-бэйлэ пяти монгольских уделов удостоились любви и помощи Неба и Земли. И благодаря этому оба наши государства клянутся быть в обоюдной дружбе, согласно общему замыслу объединить силы, чтобы с Минами воевать{68}.
Сказали так и замолчали все. Потребно время, чтобы Небо и Земля могли услышать сказанное людьми.