От стен великой столицы до великой стены
Шрифт:
— А если кто, — вновь клятва зазвучала, — пожелает с Минами, предав забвению старые обиды, быть в мире и дружбе, то надобно обдумать сообща и только потом давать добро.
— А если Маньчжу нарушит договор, — продолжили маньчжуры дружно (они привычны были хором петь), — у пяти бэйлэ согласия не спросив, загодя с Минами помирится, или же Мины, пожелав разрушить дружбу двух государств, тайно пошлют своих людей, чтоб разделить нас, и о том будет утаено, то тогда Государь Небо и Государыня Земля покарают правителя бэйлэ десяти маньчжурских знамен.
— Такую ж точно кару, — ответили монголы, — если подобное случится, пусть понесут правители — бэйлэ пяти монгольских уделов, а именно, и забубнили монотонно: «Дулэн хун-батур, Аобадайцин, Эцань, Бабай, Сотэ-цзинь, Мангурдай, Эбугадэитайджи, Убаши-дулэн, Гурбуши, Дайдархан, Мэнгурдай-Дайцин, Бидэнту, Эрдэн, Чжохур, Дархан-батур, Эньгэдэр, Саналасай, Бутацп-ду-лэн, Саналасай, Баялату, Дочжзи, Нэйци Вэйлжэн Эрсайту, Бурхату, Этэна, Эрцзигэ…»{69}
«Их столько правителей в пяти уделах, — прикинул про себя Экэсингэ, — что имена их сразу не упомнишь. А как собрать их быстро на совет? И как к согласию прийти без промедления, когда их столько? Сомнения свои по возвращении государю доложу непременно».
И клятвы той слова, что его люди дали, а равно и халхасы, Нурхаци заставил вновь пересказать, когда послы приехали его обратно. Все выслушал, в слух обратясь всецело, глаза прищуря, чтоб вид людей подумать не мешал.
— Ну что Ж, — ударил по колену себя. — Мы вроде бы опять, выходит, одинаковы с правителями монго. Они бэйлэ, и я бэйлэ. Ханом меня не величают. Пусть так. Ущерба для себя не вижу в том большого… Ведь я один, а их-то пять. Так все равно, выходит, я сильней и выше. Дело не в том, опять же. Союзники как будто есть, чтоб с Минами покончить дело. Когда один я против них — это одно, совсем другое дело, когда подмога есть. И этот чахарский Лэгдэн, который мнит себя Чингисом, наверное, умерит прыть, когда узнает о моем союзе с хал-хаскими князьями. Пускай его не будет в деле, но весть сама о нем уже прибавит силы мне, чтоб дело с Минами решить достойно. Выходит так, что с боку одного, монголы где, прикрыт я вроде. Не очень уж надежно, правда. Слова — это слова. А главное, Лэгдэн пока не угомонился. Но все же теперь не так он страшен будет. Но вот еще, — Нурхаци потрогал под левым ребром, где рана старая заныла, — есть Чоухяньское владение. С той стороны бок вовсе неприкрытым остается. Не вижу признаков таких, чтоб чоухяньский ван со мною в дружбе жить хотел.
* * *
Уж три луны минуло с той поры, как отбыл Канкарбайху к Нурхаци и словно сгинул. Извелся в ожидании Лэгдэн-хан. Покоя не давали мысли: «Нурхаци что предпримет?»
Ставки своей Лэгдэн почти не покидал все это время. А если и случалось отлучаться, то далеко не уезжал и. говорил всегда перед отъездом, ехать куда за ним, коли объявится Канкарбайху.
Подвижности лишившись, Лэгдэн к шатыру пристрастился. Бесчетные бескровные сражения вел на глади белой доски. Хотя была это игра, но для Лэгдэна вовсе не забава. В нойоне противной стороны он видел не просто безымянный дерева кусочек, но Нурхаци. Как лучше одолеть его, об этом думает Лэгдэн, передвигая фигуры по доске.
«Вот я сейчас пустил вперед собаку. Пробьется или нет она туда, где в окружении поредевшем сидит на троне-кресле нойон— Нурхаци».
Напротив Лэгдэна, глаз прищурив правый, левый уставил в доску Ванчжил-хутухта, прикидывает, в какую Сторону погнать верблюда. Бормочет себе под нос! «Игрок не делает обратных ходов, посторонние не лают».
Краем уха Лэгдэн слышит эту приговорку, но выражения лица Ванчжил-хутухты Лэгдэн не видит. Сосредоточен на собаке весь: «Собака — верный друг, надежный. Она хозяину — защитница всегда. И если лаем не вспугнет того, кто против хозяина замыслил дурное, на горло кинется врагу. Вот так и Канкарбайху поехал к Нурхаци, чтоб припугнуть того, чтобы послушным стал Лэгдэну. Нурхаци… Внял ли он словам его, пли повалятся наземь цырики, как эти, которые сейчас с доски слетели? И в суете их станут давить кони, телеги. А изменить Канкарбайху не может. Он не таков. Видать, стряслось с ним что-то. Но что?»
Раздались вроде рев верблюда и ржание лошадей. Лэгдэн к доске нагнулся: деревянные фигуры коня и верблюда беззвучны оставались. Лэгдэн тряхнул головой, отгоняя наваждение, как назойливо жужжащую муху. Снова уставился на доску, пытаясь разгадать, замыслил что противник.
Полог юрты откинула чья-то рука, и голос тишину нарушил в ней: «Хан! Посол от Нурхаци приехал!» Лэгдэн чуть было с места не вскочил, от нетерпения сгорая, но тут же осадил себя: «Ты хан ведь. И не пристало потому тебе лететь сломя голову навстречу какому-то посланцу». С места не встав, через плечо небрежно бросил: «Принять его, как подобает гостя принимать у нас. Сказать, что хан Лэгдэн с ним встретится».
Нойон на противоположной стороне доски сидел невозмутимо, ничем себя не выдавая. Недосягаем оставался для собаки хана, и сколько ни гляди и ни кричи, сорви хоть голос, а не скажет дерева кусок, какой ответ Лэг-дэна ждет.
Посол Нурхаци свиток из сумки кожаной достал неторопливо и вознамерился было читать.
— Не утруждай себя, — как будто снисходя, прервал его Лэгдэн. — Давай сюда послание.
Еще до встречи с Нурхаци присланным Шосе Убаси{70} чахарский хан решил, что вслух при всех читать письмо от Нурхаци не стоит. Наслышан он о нем, что тот упрям и своенравен. И разное способен сказать в ответ, не останавливаясь ни перед хулой, ни перед бранью. Зачем же близким его, Лэгдэна, и челяди слышать бранчливые слова, которыми, как может статься, Нурхаци осыпает его, хана монголов?
«С какой это стати ты кичишься перед моим государством толпою монголов, которых-де 40 десятков тысяч? В годы Хун У, когда взяли вашу великую столицу, слыхал я, ваши 40 десятков тысяч были наголову разбиты. Лишь 6 десятков тысяч бегством спаслись. И то не все они тебе подвластны. Тех, что в Ордосе, 10 тысяч. Столько же у 12 тумат. Тех, что асут, юншабу, карачин, тоже 10 тысяч. Этих монголов всего 3 десятка тысяч, и у всех у них правитель свой, не общий, не единый. Что остается тогда на твою долю? — Всего-то навсего каких-то 3 десятка тысяч. Да и они разве целиком тебе принадлежат?»{71}
Лэгдэн досадливо сморщил лицо и провел по нему пятерней. Со стороны взглянуть — как будто хан стирает плевок с лица. Закрыв ладонью правой руки прочитанную часть, чтобы не видеть обидные слова, Лэгдэн разгладил свиток и дальше — читать.
«Понятно, мы совсем не то, что ваша орда в 40 десятков тысяч. Мы и не так храбры, как вы. И вот из-за того, что наше государство невелико и слабо, нас удостоили своими заботой и помощью Небо и Земля. И нам они отдали Хада, Хуифа, Ула, Ехе, а также пожаловали минские Фушунь, Цинхэ, Кайюань, Телии и восемь местностей других»{72}.
— О том известно мне, — губы скривил Лэгдэн, — бахвалиться горазд, однако, ты, Нурхаци. И хвастовством своим ты, видно, хочешь запугать меня. Пустые хлопоты. Ладно, дальше пойдем. — Корявым пальцем Лэгдэн повел по строчке вниз.
«Прежде того, как мы пошли походом на Минов, ты уже с ними воевал. Потеряв все свои стремена и шлемы, верблюдов и лошадей, утварь, тем только и спасся. После того снова воевали. Помощник Гэгэндзайцинбэйлэ и десять человек были убиты. Ничего не захватили и с тем вернулись. Ты дважды нападал на Минов. И сколько же ты взял пленных? Какими городами овладел? Какую рать ты разгромил?»{73}