От стен великой столицы до великой стены
Шрифт:
— Ну вот теперь мы дождались, чего нам было надо, — осклабился злорадно Нурхаци, когда ему сказали, что войско из Шэньяна вышло на равнину.
Едва сошлись китайцы и маньчжуры, как стали пятиться назад воины Хэ Шисяня. Наскока боевых колесниц маньчжур они сдержать не в силах были. Смяв, словно валками, передние ряды китайцев, колесницы стали и пропустили вперед себя конников-маньчжур, за которыми поспешали пешие{80}. Стремглав китайцы устремились в спасительные стены крепости. Туда уж было не попасть. Лазутчики Нурхаци, монголы и маньчжуры, дружно убрали мосты через рвы с водой{81}. И под мечами воинов Нурхаци, что по пятам шли, погибли остатки войска Хэ, и он сам тоже{82}.
* * *
Собрались на совет князья, бэйлэ, военачальники. Сознание одержанной победы в осанке видно горделивой у иных, у других светилось в задорном блеске глаз, звучало в бодрых звуках голосов у третьих. При появлении Нурхаци все стихло разом, все обратились в зрение и слух. «Теперь Шэньян уже взят, — негромко произнес Нурхаци и сделал паузу, как бы поддразнивая слушателей и заставляя их теряться в догадках, а что теперь замыслил государь. — И надлежит, — закончил Нурхаци, — пользуясь этим обстоятельством, скорей идти брать Ляоян».
Был дан приказ спешить. И хоть победу только что, считай, войско одержало, и настроение было у людей передохнуть и малость поразвлечься, но рать быстро собралась и шла теперь в полном порядке. Где идти и как, начальники знамен (а их уж стало восемь) знали доподлинно. Отладилось давно все. Ведь сколько довелось свершить походов, и в самые различные места! Если местность обширная, то все знамена идут бок о бок, но не сливаясь. У каждого своя дорога. А стала узкой местность, тогда знамена все идут одной дорогой. В движении порядок строг и прост: ряды не смешивать, начальствующим глотку не драть.
А если завиднелся неприятель и схваткой дело пахнет, то войско разворачивается в боевые порядки. Впереди — пешие, одетые в тяжелые латы, с длинными секирами и большими мечами. А сзади — в легких латах, искусные в стрельбе из лука. Как было уж не раз, от движущейся завесы стрел никани наутек пускались. И только лишь смятение у них заметно становилось (как будто рябь по глади озера или реки пошла), тут конница, которая всегда наизготове, на них кидается и взбаламучивает все в смертельной круговерти.
А если стены крепостные встанут на пути или валы, то с ними управиться обычно Помогали «небесные лестницы». И каждую тащили десять человек. Обязанностью их было взбираться на стены городские.
Как войско строить при движении, как крепостями овладевать — до этого всего Нурхаци и военачальники его дошли не враз, а постепенно. Учила сама жизнь. Сражение каждое, каждый поход в неведомые края уроком были. Платил же за уроки эти Нурхаци жизнями людей подвластных. Соратники их, домой вернувшись и врачуя раны, чесали в головах: «Вот если бы сначала выпустить все стрелы, потом уже в ножи, то меньше бы оставили своих там» или «А кабы сразу же на них помчались наши верховые, то вслед за ними бы в остроге ихнем оказались…» Все разговоры эти слушал Нурхаци, кусая вислый ус. Немало из того, что услыхал, потом в устав свой положил. А выполнять его заставлял и наказанием, и наградой. И если кто бы сверху взглянул сейчас на рать, что двигалась на Ляоян, то непременно поразился бы порядку, в котором шла она.
А скрытно к Ляояну подойти не удалось. Прихода Нурхаци там ждали. И в прозорливости особой вовсе не было нужды: из ближних крепостей остались только две — Ляоян и Гуаннин. Прибытия войска Нурхаци с душевным содроганием ждали там и тут.
Едва лишь выступило войско маньчжурское на Ляоян, как минские дозорные туда уж сообщили. И чтобы не дать маньчжурам вплотную к стенам подойти, китайское начальство поспешило выставить заслон. Но он был смят ударом спереди и сзади, и те, кто уцелел, в смятении ринулись к воротам. У них, прежде таких широких и узкими вдруг ставших, закопошились сплошным клубком, словно черви, конники и пешие. Чтоб вырваться из этого смешения и хотя бы щель проделать, чтоб проползти в ворота, они друг друга душили и топтали.
Тут ночь настала, и Нурхаци распорядился дать своим людям передышку. «Это лишь сова да кошка ночью охотятся», — добавил при этом.
Ночная темень, сделав невидимыми друг для друга неприятелей, не притушила страха и тревоги, но лишь усугубила их. Разгром войска Ли Хуайсиня, посланного в заслон, а потом и направленного ему подкрепления привел в смятение осажденных. Правда, военачальники старались сохранить спокойствие, хотя бы внешне, и готовились к отпору. «Мы будем драться, — объявил на совете цзинлюэ Юань Интай. — Как и что нужно сделать сейчас, пусть решает цзунбин Чжу Ванлян». При этих словах последний насупил брови и крепко сжал губы, всем видом своим давая попять, что справится он и не спасует.
Едва закончилось это недолгое совещание, как ночной мрак, заполнивший собой городские улицы и укрывший дома, озарили сотни факелов. Их зажгли по распоряжению Цоунбина Чжу солдаты, занимая боевые порядки на улицах, на крепостных стенах. «Это на тот случай, — рассудил Чжу Ванлян, — если вдруг враг, не дожидаясь утра, полезет на стены. Да и у горожан меньше будет тревог, когда увидят, что наше войско наготове».
Колеблющиеся факелов огни не разогнали мрака ночи, не принесли успокоения. Переполох только усилился. При виде блуждающих во тьме огней иным мерещились «красные вороны», которые выбирали здания, чтобы, сев на них, поджечь. Богу огня молились для того, чтобы не дал «красной вороне» опуститься на крышу плоскую жилища. У многих было на уме одно — бежать, пока не рассвело совсем. Пример тому — гражданское начальство. Даоюань Ню Цзияо, шилан податной палаты Чжун Фуго и кое-кто из местных чинов дома покинули свои. Из вещей, что поценнее, прихватив с собой, из города бежали. Ну а за ними потянулся прочий люд, и даже те, кто в списках войска состоял. Но чуть рассвет забрезжил, сражение снова началось. Не спавши ночь, с тяжелой головою и делая усилие над собой, цзинлюэ Юань Ин-тай поднялся по ступеням башни «Чжэныоань». В беспорядочной кутерьме отрывочных видений, обрывков чьих-то слов вдруг отчетливо проступили строки Ван Ханя, и, с трудом передвигая ноги, Юань, не вдумываясь в смысл, бормотал:
«На землю пал полночный мрак, а в чаще золотой поднялся пеной виноградный сок.
Мы сели было пить. Но, чу! Нас снова сесть в седло зовет рожок.
Завидя нас потом лежащими вразброс, как камни, брошенные чьей-то рукой…
Не изумляйся и не качай от удивления головой».
Стоял он, безучастно наблюдая, как мельтешили и падали какие-то безликие фигуры. Не в силах был он повлиять на эту смерти круговерть. Ему казалось, что стороной пройдет и не затянет его она в последний хоровод. Но вот, когда в стене, наискось от башни, завиднелся пролом и одновременно раздался воплей недружный хор, в котором ликование он услышал с угрозой пополам, Юань нутром почувствовал — это конец. Доставая из висевшей на поясе сумки кремень и кресало, Юань с чувством жалости к себе подумал: «А свечку на моей могиле никто не зажжет…» От затлевшего трута быстро задымило звонкое от сухости дерево обшивки, и в разные стороны разбежались языки огня…
* * *
Ляоян уже не сопротивлялся. От этого известия радость заполнила нутро. Казалось, оно не в состоянии вместить её в себя всю. На Ляодуне, считай, уж не осталось городов никаньских и войска в них. Успел едва подумать так, как ликование сменилось нетерпением: «А что сановники никаньского царя, которые сидели в Ляаяне? Пока доподлинно не стану знать о нпх, не въеду в побежденный город», — так Нурхаци сказал себе.
И вот обостренный, слух жадно впитывает слова докладов. Цзинлюэ Юань Интай заживо сгорел в самим же подожженной башне, Фэнь-шоудао Хэ Тннкуй с женой и детьми утоп, в колодец кинувшись. Цзяньцзюньдао Цуй Шуею удавился. Цзунбин Чжу Ванлян и военачальники рангом пониже, имярек — пали на поле битвы. Взят в плен юйши Чжан Цюань{83}. «Ну это птица важная, — с места вскочил Нурхаци. — В звании таком служивых никаньского царя нам еще не доводилось у себя иметь. Ну что ж, пора взглянуть на Ляоян, каков он изнутри, увидеть самому».