От варягов до Нобеля. Шведы на берегах Невы
Шрифт:
Владельцы книжного магазина вели и определенную издательскую деятельность, публикуя, в частности, ежегодные адресные книги «Скандинавского благотворительного общества» и «Северного общества», а также порой издавая книги на финском языке. Перед самой революцией Роберт Эдгрен, взявшись публиковать художественную литературу, выпустил сборник новелл секретаря Второго Русского страхового общества в Петрограде К. Э. Примус-Нюмана «Дети греха». Сборник был первой книгой этого автора и одновременно первым изданным в России оригинальным произведением на шведском языке. К сожалению, оно оказалось и последним.
Русский
За предшествовавшие революции десятилетия численность живших в Петербурге национальных меньшинств достигла приблизительно 200 тысяч человек, что превышало все население Гельсингфорса. Значительная часть иностранцев относилась, по словам немца Генриха Шторха, написанным в 1790-х гг., к «приличным классам» и всегда ленилась учиться русскому языку. Густав-Отто Адельборг сообщает, что персонал служащих петербургской конторы «Альфа — Нобель» в годы Первой мировой войны состоял по большей части не из русских. Переписка с находившейся в Стокгольме основной компанией велась на немецком языке, секретарем правления была немка из Риги, одним директором был чех, другим — поляк, бухгалтером — швед из Эстляндии, а машинисткой — петербургская шведка.
Разумеется, говорившие по-русски иностранцы имелись, однако это не было ни широко распространенным, ни необходимым. Те, кто принадлежал к интернациональной элите, состоявшей из директоров, инженеров и чиновников на высоких постах, в деловой жизни легко обходились без русского языка. «Казалось, весь город принадлежит загранице, — пишет Бенгт Идестам-Альмквист о своем отце, который после тридцати лет пребывания в Петербурге говорил по-русски хуже, чем когда приехал. — К чему русский язык в царской России? Люди прекрасно обходились немецким, французским, английским».
Вдова Людвига Нобеля Эдла, которая прожила в России почти полвека и чей муж и пасынок руководили одной из самых могущественных российских индустриальных империй, является еще одним примером отношения иностранной элиты к языку, на котором говорили 150 миллионов населения страны. Хотя Эдла начинала свою трудовую деятельность как учительница в церковной школе Св. Екатерины, единственное, что она научилась писать по-русски — «шведская подданная Эдла Константиновна Нобель», слова, которые иногда приходилось выводить под каким-нибудь документом. Но и эти несколько слов ей, по отзыву дочери, не удавалось правильно произнести.
Госпожа Нобель никогда не училась русскому языку для иных надобностей, помимо магазинных и кухонных, но и там не возникало сколько-нибудь существенных затруднений: продавцы во многих петербургских магазинах говорили по-французски или по-немецки, а приказчики продуктовых лавок мало-помалу выучились понимать желания госпожи Нобель, поскольку она была крупным и постоянным покупателем. Дома же вся обслуга, за исключением кучера или шофера, была выписана из Швеции, Финляндии либо Прибалтики и говорила по-шведски или по-немецки.
Однако во многих шведских семьях говорили наряду со шведским также на немецком и русском. А в каких-то семьях шведский не был основным языком, и там обучение происходило иначе — при помощи гувернанток и/или в шведской школе.
Между тем влияние русского языка было значительным, как и воздействие всех других языков, «жужжавших» в воздухе столицы. Многие разговаривали на своего рода гибридном языке — петербургско-шведском. Шведскую школу также посещали дети, родным языком
Эдла Нобель, урожденная Коллин (1848–1921), приехала в Петербург в 1869 г., чтобы сменить свою сестру Хильдегард в качестве учительницы в школе шведской церкви. На следующий год она вышла замуж за Людвига Нобеля, который уже год как был вдовцом. У Нобеля в браке с Миной Альсель было шестеро детей, а его новая жена в 1873–1886 гг. родит ему еще двенадцать, из которых семеро достигнут взрослого возраста. С кончиной Людвига Нобеля 1888 г. в возрасте 57 лет Эдла Нобель осталась главой семьи, поскольку ее пасынок Эммануил так никогда и не женился
Их семьи жили на Украине с конца XVIII в. и говорили на архаичном шведском, смешанном с русским.
Это смешение языков, которое пастор Эрстрём осуждал еще в 1820-е годы (см. главу «Храм для поклонения Господу всего мира»), было, иными словами, столь же, если не более, заметным в конце XIX — начале XX в. На переменах и за пределами школы ученики чаще всего говорили по-русски, а в годы Первой мировой войны вообще избегали говорить по-шведски — его легко было спутать с нежелательным немецким.
Лексикон школьников являл собой смесь русского и шведского, и они любили ставить в неловкое положение вновь прибывших учителей образчиками фраз, в которых русские слова были перемешаны со шведскими. Занятно, что в немецких школах были подобные же проблемы: в 1910 г. один учитель сетовал на то, что не более десяти процентов учеников говорят на настоящем, хорошем немецком, а большинство изъясняются так худо, что, дабы их понять, надо сначала перевести их «немецкий» на русский…
Школа шведской церкви размещалась в трех квартирах трехэтажного дома во дворе за храмом. «Снаружи дом выглядел очень невзрачным, — вспоминает одна учительница, — но внутри школьные помещения были опрятными и удобными», а зал для проведения празднеств с его большими портретами деятелей, которые так или иначе трудились в школе либо на ее благо, был «даже элегантным»: «Бюсты и мраморные доски напоминали о том, где стояли Александр II и Оскар II, когда ученики исполняли для них песни. Паркетные полы имелись не только в школьном зале для празднеств, но также в коридорах и классных комнатах, и эти полы еженедельно натирали воском профессиональные полотеры, покуда революция не положила конец подобной роскоши».
Несколько учеников жили в расположенных вплотную к школе школьных приютах для девочек и для мальчиков. Хульдён вспоминает диккенсовскую обстановку, в которой пребывали неимущие дети: «Они были заключены в темном зале с низким потолком, где часы делились на богослужение, приготовление уроков, еду и сон. Раз в день дети совершали двадцатиминутную прогулку, как маленькие щенки на поводках, всегда по одному и тому же тихому переулку. Они никогда не видели зеленой травки, распустившегося цветка, зрелой ягоды; никогда не слышали ни пения птички в лесу, ни стука лошадиных копыт в шуме оживленной улицы. У них никогда не было возможности для напряжения своих телесных сил».