«Отчаянный», отчаливай!
Шрифт:
Ребята поняли, что главное не слова, произнесенные за столом, покрытым кумачовой скатертью. Грош им цена, этим словам, если они не станут делами. Ребята знают, что барабанный треск — это еще не победа, и научились отличать настоящее от поддельного.
Я благодарен нашему многоликому джинну за то, что дела, затеянные в разных кружках, имеют всегда одну-единую цель. Казалось бы, что общего у ребят из кружка «Елки зеленые» с драмкружковцами из «Голубого экрана»? Но не будь последней сценки про Роберта Передовицу, едва ли бы додумались юннаты до операции «Анютины глазки». Ведь
Во всяком случае Коля Уствольский может быть доволен. «Голубой экран джинна» от раза к разу имеет все больший успех.
Однако за последние дни Коля вдруг резко переменился.
— Ты нездоров? — спросил я его.
— Откуда вы взяли, что я нездоров? — не глядя на меня, ответил Коля.
— Ты осунулся.
— Это я загримировался под больного.
— Могу тебе сказать, что получилось неплохо… Грим удачный.
— А некоторые гримируются под здоровых и даже щеки розовые, а на самом деле… — Коля не окончил фразу и медленно пошел по коридору. Что он хотел сказать этим, я так и не понял.
…На следующий день, когда я проходил школьным двором, из беседки до меня донеслись приглушенные голоса:
— Забери свое варенье и бутерброды. И не таскай их мне больше, ясно?
— Но ты же должен что-то есть. Ты где сегодня ночевал?
— Не твое дело. И обедаю я нормально и ночую под крышей. И ты меня не подкармливай. Хватит!
— Я же хочу, как лучше…
Я не мог ошибиться: это были голоса Коли Уствольского и Вики Журавлевой.
У ребят часто случаются разные неприятности. И не каждый побежит к тебе за советом, какие бы хорошие отношения у вас ни были. А самому вмешиваться, даже если хочешь предложить помощь, не так-то просто. И в то же время я сердцем чувствовал: то, что происходит с Колей, очень серьезно. Это вскоре подтвердилось. Возвращаясь домой из школы, я неожиданно услышал резкие, раздраженные слова, доносившиеся из открытой кабины телефона-автомата.
— Нет! Я уже сказал. Я не вернусь домой, не вернусь ни за что в жизни!
Коля не видел, что неподалеку у дерева стояла Вика и кончиками пальцев смахивала слезы. Он не видел меня, остановившегося в нескольких шагах от телефонной будки. Он говорил в трубку, нервно подергивая коричневый шнур:
— Нет! Я навечно останусь у тети! Мне хорошо у нее… Нет. Не хочу. Не хочу, понимаешь?!. Мама, я тебя прошу передать мне только мою голубую рубашку и учебники… Да. Я буду сейчас проходить мимо дома, вынеси, пожалуйста… Нет, мама, нет… Ты не плачь, мама… Ну не могу я, не могу! — Николай резко повесил трубку и, отвернувшись в угол телефона-автомата, разрыдался.
Вика стала медленно подходить к будке. Коля, словно почувствовал ее приближение, вытер кулаком глаза и резко повернулся:
— Подслушивала… подсматривала?
— Да нет, Коля, я случайно… Я не хотела.
Николай, наклонив голову, прошел мимо нее и буквально столкнулся со мной. Я совершенно спокойно сказал:
— Не хочешь посмотреть сегодня тренировку сборной?
У Коли вдруг посветлели глаза, словно он только и мечтал об этом.
— Хочу, очень хочу…
— Приходи
— Меня пропустят?
— Я встречу тебя…
После тренировки мы шли с Николаем по улицам города. Больше молчали. Но когда стали подходить к гортеатру, он замедлил шаги и тихо сказал мне:
— Пойдемте вот этой улицей, — он показал на Пролетарскую, которая вела в сторону от театра.
Я не стал возражать. Потом я пригласил его зайти ко мне домой. Мы сели в саду на лавочку, и Коля рассказал мне о своем горе. Я не задавал ему никаких вопросов. Он сам захотел рассказать.
Говорил он с раздумьем, как взрослый. Где-то ускорял речь, словно подгоняя свою мысль, где-то останавливался, осмысливая фразу, прежде чем ее произнести.
— Мне часто ребята в школе говорят, что я в отца пошел, потому что театром увлекаюсь. Костя Парамонов даже сказал однажды: «Завидую тебе! Ты будешь, как и отец, знаменитым артистом, гастролировать будешь по разным странам, все на тебя будут пальцами показывать: „Вон идет Уствольский Николай Викентьевич, народный артист Советского Союза!“» Здесь Костя, конечно, преувеличил — он всегда из мухи слона делает. Одно правда: театр я действительно люблю больше всего на свете, потому что слово «театр» я узнал так же рано, как слова «мама» и «папа». Кулисы театра были для меня то же, что для иных мальчишек — двор. Когда я немного подрос, я стал очень гордиться отцом. Надо сказать, он действительно здорово сыграл несколько последних ролей — царя Федора, Пеклеванова, Барона…
Но дело не в этом. Примерно полгода назад отец явился домой страшно возбужденным. Я его таким еще не видел. Он пришел с шампанским в руках и сразу же с порога крикнул:
«Виват! Победа! Поздравляйте меня!»
Оказывается, в этот день был подписан приказ о назначении моего отца главным режиссером.
Весь вечер отец был в приподнятом настроении. Он шутил, смеялся, рассказывал анекдоты. За всю свою жизнь я не помню такого счастливого дня у нас в доме. Я вспоминаю фразу, которую отец повторял тогда:
«Наконец-то! Наконец-то у меня развязаны руки и я смогу оздоровить творческую атмосферу в театре».
Дебют отца на этом посту прошел удачно. Может быть, вы обратили внимание на то, что его спектакль «Оптимистическая трагедия» вызвал шумную реакцию зрителей и восторженные рецензии. У отца словно крылья за спиной выросли. Я стремился во всем подражать отцу и, когда сам ставил маленькие пьески в школе, воображал себя уже маститым режиссером, честное слово! Мне льстило, что я тоже главный! Пусть на школьной сцене, но все-таки главный режиссер!
И вот представьте себе, несколько дней назад на улице я встретил Константина Константиновича Горина, одного пожилого артиста. Вы его должны знать: он на утренниках всегда играл Айболита. А на меня после спектакля он надевал свой седенький парик и требовал, чтобы я лечил от простуды его собачку Чарли, которая каждый раз терпеливо ждала своего хозяина во дворе театра.
Короче говоря, встречаю я Константина Константиновича на улице и говорю:
«Дядя Костя! Что-то я вас в театре давно не вижу. Вы не заболели?»