Отец Феона. Тайна псалтыри

Леонов Анатолий

Поручик снял повязку с глаз незнакомца и, подойдя к сидящему офицеру, что-то прошептал ему на ухо. Пользуясь паузой незнакомец с холодным прищуром оглядел ротмистра, точно целился в него из мушкета. У ротмистра не хватало двух пальцев на правой руке и одного на левой. Одно ухо у него было разрублено пополам, а на втором отсутствовала мочка. Лицо его было изрыто оспой и глубокими сабельными отметинами. Отсутствующий левый глаз зарос безобразным образом, представляя собой нарост грязно-кирпичного цвета, который старый вояка даже не пытался скрыть под повязкой, справедливо полагая, что в компании висельников галантные манеры последнее, что следовало соблюдать. В общем, вояка был известный и опытный,

и незнакомец удовлетворённо улыбнулся, видимо, удостоверившись, что не ошибался, предпринимая своё опасное ночное путешествие.

Внимательно выслушав поручика Будилу, ротмистр кивнул головой и, посмотрев на незнакомца своим единственным пронзительным глазом, произнёс сиплым от прострелянного лёгкого голосом.

– Вы кажется искали встречи со мной? Я Голеневский. С кем имею честь?

Незнакомец качнул головой в знак согласия и тихо по-кошачьему приблизился к Голеневскому, на ходу снимая с руки тонкую перчатку из белой кожи.

– Прежде, чем представится, я хочу показать Вам одну вещицу, которая безусловно облегчит нам дальнейшее общение, – произнёс он вкрадчивым голосом и поднёс к лицу озадаченного ротмистра руку, на безымянном пальце которой поблёскивала золотая печатка с вырезанной на ней замысловатой монограммой.

– Узнаёте этот перстень? – спросил незнакомец, не отводя взгляда от Голеневского.

– Узнаю, – ответил тот не моргнув глазом, – Это перстень Муцио Вителлески, генерала общества Исуса.

Незнакомец удовлетворённо улыбнулся и бросил красноречивый взгляд на поручика Будилу. Ротмистр пожал плечами и кивком головы указал помощнику на дверь. Поручик, повинуясь приказу командира молча вышел, на прощание смерив незнакомца неприязненным взглядом.

– Не будем ходить кругами – произнёс незнакомец, как только за поручиком закрылась дверь, – Мы оба принадлежим ордену и понимаем какие полномочия имеет обладатель этого камня. Я Пётр Аркудий, цензор генеральной конгрегации и с этой минуты весь ваш отряд переходит в моё подчинение.

– Как любезно, что в Ватикане сочли возможным известить меня об этом! – ехидно произнёс Голеневский, презрительно ухмыляясь, – Давайте-ка я кое-что объясню Вам, господин цензор. Ещё два года назад у меня была лучшая сотня крылатых гусар и три сотни головорезов из реестровых казаков. Фортуна улыбалась нам. Мы били москалей везде, где встречали. Жгли и разоряли Буй, Солигалич, Судай и Чухлому. Но потом что-то разладилось в нашем механизме и бить уже стали нас, причём умело и со вкусом. Связь с другими отрядами оказалась потеряна, путь домой отрезан. Нас гоняли по лесам как диких зверей. Мы теряли людей десятками. Первыми стали роптать запорожцы. Это хамское быдло вообще способно только грабить и убивать. Они отличные палачи, но честь, достоинство и верность долгу находятся вне поля их скудного сознания. Я повесил на первой осине парочку подстрекателей, а в ответ однажды ночью они снялись с бивуака и ушли на юг. Думаю, по дороге крестьяне резали их как свиней. Лично видел одного, с которого живьём спустили кожу. Он валялся на свалке похожий на большой кусок окровавленной говядины, и собаки поедали эту ещё живую, трепещущую плоть. У русских, говоря откровенно вырос большой зуб на всех нас. Не могу сказать, что зуб этот вырос у них без веских на то причин. На войне как на войне. Здесь убивают чаще, чем дышат. Полгода назад я послал хорунжего Яна Зарембу с остатками его почета за фуражем в большое село. Свирепые холопы взяли их в плен. Зарембу живого запихнули в медный чан и сварили в мёду, заставив отряд его съесть. Кстати мёд им понадобился для того, чтобы мясо легче отделялось от костей. Как Вам, история? – ротмистр мрачно поглядел на иезуита и не дожидаясь ответа продолжил говорить.

– На чистоту, брат Пётр! Мне откровенно

плевать, что в Ватикане думает генеральный препозит и, какие решения принимает конгрегация . У меня два десятка опустившихся, потерявших надежду и веру оборванцев, бывших некогда солдатами. Мне их нечем взбодрить и обнадёжить. Мы обречены. Мы умрём здесь. Какого дьявола нам для этого нужен посланник Римской курии , я не понимаю. Знаете, есть старый военный обычай: когда умирает гусар в разгар отпевания в костёл на коне въезжает его боевой товарищ и разбивает гусарское копьё перед алтарём. В глубине души каждый из нас своё копьё уже разбил и, посредничество ордена нам не нужно. Убирайтесь по добру-по здорову туда, откуда пришли…

Голеневский вдруг задумался и удивлённо воскликнул, хлопнув себя ладонями по толстым ляжкам, втиснутым в изрядно потёртые кожаные штаны:

– Кстати, а как Вы вообще сюда пришли? Откуда узнали о нас?

Аркудий в ответ холодно усмехнулся и проронил нарочито менторским тоном:

– Ну вот наконец я и дождался вопроса, с которого следовало начинать нашу беседу. Военные люди всегда останутся для меня загадкой. Всё дело в том, любезный мой брат, что не все проклятые вами запорожцы усилиями русских превратились в польский бигос . Как минимум одному удалось выбраться живым и добраться до земель князя Константина Вишневецкого. Черкасский староста посчитал сведения, принесённые казаком важными для Ордена и, вот я здесь, чтобы попытаться спасти ваши бесценные для короны жизни.

Ротмистр Голеневский недоверчиво покачал головой.

– Надеюсь брат, Вы не считаете меня столь наивным, чтобы поверить в историю о лучезарном рыцаре креста, спешащим за тысячи миль на помощь попавшим в беду единоверцам, которых видимо уже и дома не ждут?

Пётр Аркудий вежливо улыбнулся краешком губ и охотно согласился с собеседником:

– Вы правы ротмистр. Дело, которое привело меня сюда стоит много дороже наших с Вами жизней. Но случилось так, что Вы нужны мне, а я вам. Помогите выполнить миссию, и гарантирую, что не позднее Рождества счастливая пани Голеневская обнимет мужа на пороге родового замка.

– Интересно, каким образом Вы это сделаете? – с сомнением произнёс Голеневский, но голос его предательски дрогнул.

– То моя забота, пан ротмистр. Пусть она Вас не беспокоит. Ваше дело – неукоснительно выполнять мои поручения. Думаю, для Вас как военного человека это не составит особого труда?

– А если русские Вас раскроют? Их нельзя недооценивать. Они коварны и хитры и сыскное дело у них поставлено хорошо.

– Не раскроют. У меня, как говорят юристы в Латинском квартале, безупречная легенда. Мне нечего опасаться.

Пётр Аркудий встал с лавки, подошёл к крохотному окошку, затянутому бычьим пузырём, и, наклонившись посмотрел в него. Снаружи царила непроглядная ночь. Иезуит вытащил из кожаного кошелька, пристёгнутого к поясу, странную коробочку размером с ладонь восьмилетнего ребёнка. Предмет был похож на плоский золотой барабан, украшенный изящной гравировкой по торцу. Верхняя его часть представляла собой плоскую крышку из чернёного серебра с напаянными по кругу золотыми римскими цифрами и одной большой стрелкой, застывшей где-то около XII.

– Скоро полночь, – сказал Аркудий, непроизвольно потрогав стрелку пальцем, – мне пора. Велите подать мне мою Беатрикс. И вот ещё, любезный брат, дайте мне Вашего бравого поручика с парой надёжных пахоликов , умеющих держать язык за зубами. Сегодня ночью они могут мне понадобится.

Старый вояка понуро посмотрел на Аркудия и сокрушённо махнул рукой.

– Извольте, – произнёс он мрачно, – делайте, что считаете нужным.

Не вставая со скамьи, покрытой черкесской буркой, он громко крикнул в неплотно прикрытую дверь старой избёнки.