Отель последней надежды

Устинова Татьяна Витальевна

Осенний поцелуй, значит.

«Тело потерпевшего было освещено электрической лампой и светом, падавшим из окна, таким образом, осмотр проводился при смешанном освещении. Тело расположено между столом и окном, головой к окну, см, приложение номер один». Вот мы сейчас его приложим, это самое приложение!

Впрочем, ни убитый, ни убийца никакого интереса у Максима Вавилова не вызывали. Убитый лежал на полу, убийца мирно спал рядом на диване, мертвецки пьяный. Его растолкали, свезли в КПЗ, вот и вся история про «русский сыск»!

— Макс!

— М-м?

— Ма-акс?

— Чего?!

— Макс,

ты спишь, что ли?

— Я работаю! — рявкнул он в сторону двери. — Не видно?!

В дверном проеме появился Вова Бобров, который привычным жестом поправлял кобуру под мышкой, как будто штаны подтягивал.

— Чего ты сидишь-то?! — И Вова скорчил страшную рожу. — Поехали, поехали, у нас происшествие!

— Труп?

— А черт его знает! Соседи говорят, что труп, но, может, еще и не труп!

— А где? На улице?

— На улице.

С утра шел дождь и было холодно, и Максим Вавилов, который никогда не ездил на работу на своей машине, чтобы ее видом не смущать коллег, подчиненных и — хуже всего! — начальство, сильно вымок, а потом еще в метро какой-то дядька напустил со своего зонта целую лужу, и прямо ему в ботинок. Подвинуться было некуда, дядька все время виновато на него косился, и Максиму было жалко и его, и себя, и весь народ, который трясло, качало, мотало из стороны в сторону. Люди досыпали на ходу, кто сидя, кто стоя, а остальные, сдавленные со всех сторон чужими мокрыми телами, пытались хоть как-нибудь пристроиться, чтобы было не так неудобно, и зонты оттягивали руки, и под ногами стояли лужи, и поезд — подземное слепое чудовище — выныривал из мрака, выплевывал одних и пожирал других, и снова проваливался во мрак, грохочущий и смрадный.

Ботинки за день так и не высохли, ноги были волглые, противные, и снова вылезать на улицу, трястись в Серегиной «Волге», а потом стоять возле трупа — а может, там еще и не труп! — ему не хотелось так, что словами не выразить.

А может, и выразить, только нецензурными.

— Макс, пошли! Ерохин три раза спрашивал, выехали мы или нет!

— Да чего ты врешь! Ерохина нет сегодня!

Бобров засмеялся уже из коридора, и Максим Вавилов встал, натянул куртку, которая тоже была мокрой, и пошел к машине.

Завтра суббота, повторял он себе. Завтра я буду спать, сколько захочу. Я приеду домой, а там тепло и сухо, и можно налить ванну, и сидеть в ней, пока не прогреются все кости, которые от холода стучат друг о друга, как у скелета в биологичкином кабинете. А потом можно лежать на диване, читать газету «БизнесЪ» и медленно засыпать, а назавтра можно проснуться в два часа дня.

Или в три. Завтра же суббота!..

Можно проснуться в три, в тихих и мутных октябрьских сумерках, покормить колбасой ежа, который еще не залег в спячку, надеть резиновые сапоги, дождевик с капюшоном и побродить по участку, а потом выйти через дальнюю калитку в лес, пахнущий осенью, дождем и прелыми листьями, и вдруг найти под облетевшей березой толстый и важный поздний гриб и, вернувшись в дом, жарить с ним, единственным, картошку! И есть ее прямо со сковородки, а она будет пахнуть летом, травой, листвой и солнышком.

А потом можно долго сидеть на веранде, смотреть в темнеющий сад, где мягко шуршит

дождь, слушать, как топает его еж, потягивать виски и ни о чем не думать.

Он вообще в последнее время старался ни о чем не думать.

Все изменилось с тех пор, как уехала Катя Самгина. Она уехала и ни разу ему не позвонила. А он — что же? Зачем он будет ей звонить, если сразу было понятно, что продолжения не будет.

Соседка Ольга еще как-то в сентябре сказала, что Олег, ее муж, дал Кате интервью, и его показали по Первому каналу, хорошее интервью, толковое. Максим выслушал ее, кивнул и пошел было к своей машине, но Ольга его остановила, спросила, нет ли у него Катиного телефона. Олег хочет поблагодарить и все такое.

Максим дал телефон и потом весь вечер ходил по дому, даже сидеть не мог.

Почему-то ему казалось невероятным, что Ольга может просто так взять и позвонить Кате, и услышать ее голос, и задать какие-то ничего не значащие вопросы, и, может быть, над чем-то вместе с ней посмеяться или чем-нибудь поделиться.

Для него Катя Самгина была пришелицей с другой планеты — звездолет улетел навсегда, и связи нет и больше никогда не будет.

Впрочем, он старался об этом не думать. Он вообще старался поменьше думать.

Мужики ждали его на улице, и они уселись в холодную и промозглую «Волгу», и всю дорогу Максим дремал, а Серега нудно хвастался дачными успехами. Его жена в этом году вместо одного ведра баклажанов собрала то ли два, то ли четыре, а перцу сколько накрутила, и еще помидоров!..

«Дворники» натужно елозили по стеклу, дождь шел, листья летели, и встречные фары казались размытыми и неясными.

Потом они долго возились с трупом, ждали прокуратуру, «труповозку», по очереди ходили греться в ближайший подъезд, и рация хрипло разражалась непонятными звуками, и очень хотелось, чтобы все это поскорее закончилось, а закончилось только часам к одиннадцати, и нужно было еще заехать в дежурку, чтобы передать по смене всю информацию.

— С тебя причитается, — сказал ему дежурный, когда Максим Вавилов расписался в журнале. Телефон у него на столе звонил не переставая, он снял трубку и прижал к пузу. Было слышно, как в пузе у него отдаленно кричат глухим голосом: «Але! Але!.. Милиция?! Але!!»

— За что с меня?..

— В управление, говорят, уходишь!

— Да это когда еще будет!

— Все равно причитается! А уж когда будет, еще раз поставишь!

Потом Максим опять ехал в метро, кутаясь во влажную куртку и пряча в воротнике холодный нос. Народу в этот час было мало, только какие-то припозднившиеся работники да пара гуляк, которые спали, привалившись друг к другу.

Он забрал со стоянки машину, и ее европейский комфорт после метро, трупа и подъезда, в котором они грелись, вдруг показался ему оскорбительным и ненатуральным.

Впрочем, об этом он тоже старался не думать. Зачем?! Все равно изменить ничего нельзя.

По пустой Ленинградке он долетел до поселка за двадцать минут, и горячая ванна и кусок мяса уже были совсем близко, и сознавать это было утешительно. Въехав на территорию поселка, он сбросил скорость и открыл окно.

Дождь шумел в опавших листьях, и шины тихо шуршали по гравию.