Откровенные рассказы полковника Платова о знакомых и даже родственниках
Шрифт:
— Ошибка вышла, вашбродь. Мы подумали… она самая: бонба. А оказалось — банка консервная, только и всего.
Мертваго осмотрелся. У стены стояла кровать, постланная, нетронутая.
Он круто повернулся и пошел назад. Дверь в комнату Званцевой была заперта. Он стукнул. Голос, смеющийся, ответил:
— Подождите. Я одеваюсь.
— Вы шутку шутите?! — хмуро крикнул сквозь дверь поручик. — Мы на обыске, и мне некогда ждать.
Голос откликнулся:
— А вы разве не будете — чай пить?
— Чай? — Мертваго дернул головой от неожиданности. Но тотчас улыбка расползлась по широкому его лицу. Э, была не была!
Он поманил пальцем старшего унтер-офицера:
— Выводи людей. Оцепи поселок. Никого не выпускать до моего приказа. Подозрительных задерживать и направлять сюда. Ежели кто побежит сквозь цепь — стрелять. У школы оставь наряд человек пять: они могут мне понадобиться. Здесь надо каждую щелку обшарить. Я этим займусь сам. А потом обыщем поселок.
— Слушаюсь. — Унтер-офицер ухмыльнулся понимающе. — Будьте благонадежны, вашбродь. Оцепим — мышь не проберется.
Вечерело, когда Мертваго со взводом возвращался в Люберцы. Солдаты шли вольно, перебрасываясь шутками. Обыск в поселке дал по всем признакам неплохие результаты: левофланговый в третьей шеренге даже пошатывался чуть-чуть, что определялось отнюдь не качеством дороги. Весел был и Мертваго. Строга — никаких вольностей! Даже дико: в наше время — и такая невинная девушка! Но мила. В общем, он неплохо провел время.
Мысль о "консервной банке", затерявшаяся в воркотне со Званцевой потому что поручик Мертваго недаром считался самым легкомысленным офицером 1-й гвардейской дивизии, — вернулась, однако, тотчас, как только забелели вдали станционные здания и поручик увидел подтягивавшуюся к ним с противоположной дороги, из-за железнодорожного полотна, пехотную колонну. Впереди разношерстной толпой шли люди в вольной одежде: очевидно, арестованные.
Не доходя станции, под самыми окнами ее, взвод обошел три руки разметавших трупа…
На платформе дымила походная кухня, толпились, похлопывая черными суконными рукавицами, солдаты. У стены, оцепленные сильным конвоем, стояли и сидели густой толпой арестованные. Мертваго с замиранием сердца осмотрел толпу, разыскивая бледное, узкое лицо, запавшие, в темных кругах глаза. Нет, кажется, нет…
— Где полковник?
— В телеграфной, ваше благородие.
В дверях телеграфной Мертваго столкнулся с батальонным адъютантом. Адъютант посвистывал весело. Мертваго спросил:
— Все вернулись? Адъютант кивнул:
— Да. В ночь едем дальше, на Голутвино.
— Ну, а здесь как? — Поручик запнулся: прямо спросить о том, что его волновало, он не решился. — Удача?
— Как сказать! — Адъютант подмигнул. — Пятнадцать убитых, семьдесят девять временно пленных. Троих мы уже расстреляли, видели? И в пассажирском зале двое валяются: Риман их собственноручно кокнул.
— Женщина? — спросил, холодея, Мертваго.
— Зачем? — удивился адъютант. — Нет. Один — запасный фельдфебель… в форме, сукин сын… Можешь себе представить! А второй просто так: вольный, рвань. Женщин вообще ни одной не взято. Ты с рапортом? Иди. Полковник пока свободен. Сейчас будет допрашивать последнюю партию, майеровскую.
Мертваго вошел. Риман улыбнулся ему навстречу, и на душе поручика окончательно стало легко.
— Набирается понемножку… — Риман кивнул на лежавший перед ним список: "Расстреляны на станции Люберцы", и Мертваго увидел на первом же месте прямым и твердым римановским почерком: "Рейн, А. П., учительница".
— Как у вас?
Мертваго засмеялся счастливым смехом:
— Откопал жандарма из погреба. Он вам докладывал? По обыску в поселке найдено… некоторое количество оружия. В школе — как и следовало ожидать ничего. Помощницу Рейн я задержал первоначально. Но она оказалась невинной.
Смерть Грошикова
— Капитан Майер! Это все ваши? Поставьте их в ряд…
Риман подошел к отдельно стоявшей кучке арестованных. Их было одиннадцать. С ним вместе подошел жандарм — тот самый, погребной Якубиков.
— Все взяты вместе?
— Так точно. В трактире. Слесаря: с завода Пурдэ. Кроме одного. Майер показал на высокого бритого мужчину в шубе.
— У этого при задержании отнят револьвер. По фамилии он Поспелов.
Риман кивнул:
— В сторону. Так. Слесаря? Значит, совещание было?
— Помилуйте, ваше превосходительство, чай пили. А я и вовсе сторона. Даже не за ихним столом и сидел. Риман оглянул говорившего:
— Ты что — мужик? Крестьянин обрадованно закивал:
— Православный, как же! Деревня тута — рукой подать: меня всяк человек знает.
— Как же ты, православный, на такое дело пошел? — Полковник покачал головой. — К слесарям припутался? А ну, стань в сторонку, к высокому.
Он помолчал, всматриваясь в лица. Потом протянул руку и ткнул в грудь молодого рабочего:
— Этого.
Майер зацепил рабочего пальцем за воротник под бороду и отвел к высокому и крестьянину. Риман сделал шаг вправо вдоль шеренги:
— Этого. Еще шаг. — Этого.
Дойдя до левого фланга, он окликнул:
— Сколько, капитан?
— Шестеро, господин полковник.
— Маловато. — Риман снова медленным шагом пошел вдоль шеренги. — Разве вот этого?
Майер подошел и взял за плечо худого низкорослого рабочего в заплатанной, но опрятной короткой ватной куртке.
Риман усмехнулся:
— В чем душа держится, а туда ж… бунтовать! Приобщите его к коллекции.
Он оглядел очень пристально четверых остальных и махнул брезгливо рукой: