Откровенные рассказы полковника Платова о знакомых и даже родственниках
Шрифт:
— Эти — действительно случайные. Гоните их в шею. Пусть за нас Бога молят.
Отвернулся и пошел к вагону. Майер догнал:
— Кому прикажете… экзекуцию?
Риман ответил на ходу:
— Вы начали — вы и кончайте. Возьмите полуроту.
— Постойте-ка, полковник! — окликнул голос. Риман обернулся. Высокий шагнул к нему, запахивая шубу. — Ну ежели пришло к тому, чтобы помирать, так помирать под собственным именем. Я — Ухтомский.
По платформе прошло движение. Даже у Римана чуть дрогнуло лицо. Об Ухтомском, о том, как он вывел поезд с железнодорожной дружиной под перекрестным пулеметным и ружейным огнем, прорвав наглухо, казалось, мертвой хваткой замкнутое кольцо царских войск, по Москве уже слагались легенды.
Жандарм подбежал иноходью.
Ухтомский засмеялся ему в лицо:
— Ворона! Два раза обыскивал, три раза допрашивал, а стоило мне усы снять — и уже не опознал. Даром тебе деньги платят.
Риман и офицеры вопросительно смотрели на жандарма. Он кашлянул смущенно и подтвердил:
— Действительно. Он самый. Ухтомский.
Риман помолчал, наклонив голову набок, как будто в знак уважения. Затем сказал медленно:
— Вы храбрый человек. Я уважаю храбрых. Хотя бы и врагов. Имеете какие-нибудь пожелания? Ухтомский подумал немного.
— Разве вот… шубу, деньги, часы — жене.
— Будет исполнено. Еще? — Полковник прищурился, соображая. — Может быть, священника?.. Я согласен дать вам возможность умереть как христианину.
— Мне? Или всем?.. — Ухтомский оглянулся на остальных осужденных.
Риман помолчал, пожевал сухими губами и ответил нехотя:
— Хорошо. Пусть всем.
— "Непостыдные кончины живота нашего…" — церковным распевом, звучно и смешливо произнес Ухтомский. — Что ж, посылайте за отцом духовным. Подождем.
Он перевел взгляд на поезд, на железнодорожное полотно, изгибом уходившее в снежную даль. Зрачки сверкнули.
Риман перехватил этот взгляд и сказал без насмешки:
— Ждете своего поезда? Не будет.
Уже начинало смеркаться, а исповедь все еще шла. Капитан Майер нервничал, в десятый раз подходя к двери телеграфной, в которую уединился священник с арестованными. Он дважды докладывал Риману, но Риман только потер довольным жестом руки:
— Пари держу — это штуки Ухтомского. Орел! Он или ждет выручки — что, впрочем, невероятно, — или выигрывает время до темноты: они готовят побег, слесаря, будьте уверены.
Адъютант приоткрыл дверь купе:
— Батюшка просит принять.
Полковник посмотрел в окно:
— Еще светло все-таки. Я думал, они его дольше проволочат. Проси.
Священник, старенький, вошел, испуганно тряся седой клочкастой бородкой. Риман встал, сложил ладони горсткой, подошел под благословение.
— Прошу, ваше преподобие. — Полковник указал на диван. — Изволили узнать на исповеди что-либо для блага государства существенное? Пришли сообщить, по долгу верноподданного?
Священник перевел дух, выпростал из-под шубы большой позолоченный крест на жидкой цепочке и взялся за него обеими руками.
— Предстателем к вам… по долгу пастырскому. Тайной исповеди… и саном иерейским свидетельствую: не повинны. Единый и был — Ухтомский. Но и сей перед лицом Божиим умягчился: каялся, в слезах… А прочие все и вовсе не причастны… ни к коей смуте…
Риман сощурился и похлопал священника по коленке:
— Бросьте, батюшка. Точно я не знаю, что было. Исповедовались? Вранье. Никто не исповедовался. Ухтомский каялся? Вранье. И не думал каяться. А просто они вас припугнули…
Священник приподнял ладони, словно защищаясь, но Риман продолжал так же ласково и так же беспощадно:
— Я же вас не виню… Я же понимаю по-человечески: приход, попадья, коровка, свинки, уточки… что еще… Откажешься предстательствовать — еще в самом деле напакостят…
— Христом Богом свидетельствую… — начал священник. Риман нахмурился:
— Бросьте, я сказал. Если вы будете самому себе вопреки настаивать, разговор наш может принять другой оборот и… не в обиду вам будь сказано, попадья ваша и шерсти от вас не найдет.
Он встал.
— Виновных отобрал я. Сам. Я в своем глазе уверен. Я узнаю сукиного сына социалиста, хотя б он был трижды оборотень. Мне ни документов, ни допросов не нужно: я чутьем чую. Понятно? Раз я расстрелял — никаких «невинных» быть не может. Вы отысповедовали преступников. Именно в таких выражениях вы составите рапорт о совершенном вами таинстве, потому что исповедь могла дать только признание их в мятеже и убийствах. Вот в таком тексте уместно писать и о слезах и раскаянии, особенно Ухтомского: здесь полная воля вашим пастырским чувствам. Это будет назидательно. Вы меня поняли? — Он открыл дверь и приказал адъютанту: — Выдайте его преподобию двадцать пять рублей за требу.
Священник поспешно поднял руку и благословил Римана:
— Покорно благодарю. И… не взыщите, господин полковник. Правильно вы определили. Воистину провидец…
Риман вышел к самому выступлению полуроты. Майер вел перекличку осужденных, проверяя список.
— Лядин Иван.
— Я.
— Крылов Сергей.
Молча выдвинулся вперед пожилой рабочий.
— Фунтов Алексей.
— Фунтов? — Риман усмехнулся. — Забавная фамилия, Майер, что?.. — Он внимательно осмотрел Фунтова. — А полушубок у него хороший. И шапка. Зажиточный, очевидно.
Он подумал и сузил зрачки.
— Ступай домой.
Фунтова шатнуло. Он дикими глазами глянул на полковника:
— То есть это… как… домой?
— Да так: к жене под подол, — засмеялся Риман. — Я вижу: ты меньше других виноват. И священник о тебе говорил хорошо. Ты исправишься.
Фунтов оглянулся на товарищей. Шесть пар глаз пристально, точно не веря, смотрели на него. Фунтов шевельнулся и застыл опять. Риман заложил жестом небрежным руку за борт шинели.