Откровенные записи Кости Хубова
Шрифт:
— Ловите момент! Жены президентов, арабские шейхи месяцами ждут своей очереди. Набор платьев есть у меня в мастерской. Ну хотите, встану на колени?
— Хорошо. С одним условием: этот молодой человек будет меня сопровождать.
Трепеща от вспыхнувшей ревности, я, конечно, поехал. Даже забыл взять мамины подарки.
Художник вёл машину. Мы с Паолой Игоревной сидели сзади. Она почувствовала моё настроение. Молча взяла за руку. Хотела успокоить, утешить, словно между нами уже что- то было.
Я стал отнимать руку. Но указательный палец остался в её кулачке. Всю дорогу она удерживала его, поглаживала.
Я чуть с ума не сошел…
9
Откровенность так откровенность! Под утро я проснулся в постели Паолы Игоревны.
Так в двадцать лет, позже, чем многие мои сверстники, стал мужчиной.
…Когда мы прибыли с художником в его мастерскую, занимавшую весь верхний этаж здания на Кутузовском проспекте, шли вслед за ним, включавшим свет в гостиной, кабинете, спальне, кухне и увешанной разноцветными тканями, иконами и картинами мастерской, я понимал, что он постарается избавиться от меня, чтобы как можно скорее остаться наедине с Паолой Игоревной.
Вздумал споить меня. Заодно и её. Усадил на диван, вытащил из набитого выпивкой бара бутылку французского коньяка.
Поняв, что, несмотря на уговоры, я пить ни за что не стану, заявил: «Должен остаться с моей моделью вдвоём. При посторонних пропадает вдохновение». Достал из переполненного разными одеяниями шкафа и всучил Паоле Игоревне короткое синее платье, похожее на ночную рубашку, попросил её пройти в спальню переодеться.
Щёчки его тряслись от нетерпения.
— Видите ли, я не из этих ваших моделей, — сказала Паола Игоревна, вставая с дивана и снова беря меня за руку. — Мы уходим.
Он снова принялся её уговаривать. Потом заорал:
— Какого же дьявола я вас сюда вёз?!
С грохотом захлопнул за нами дверь, загремел засовами и цепочками.
В лифте мы поцеловались. И целовались до её дома.
Оказалось, я не умел целоваться. Она всю ночь учила меня этому и многому другому.
10
Эта ночь положила начало неожиданному повороту в моей жизни.
Я ведь мечтал вырваться к другим, настоящим людям и делам, к какой-то другой действительности. Бабушка и дедушка не в счёт. Они всегда были настоящими. Да ещё мой цирк.
Паяла Игоревна зарабатывала переводами с испанского. Жила одна в однокомнатной квартирке у Чистых прудов. За несколько лет до нашей встречи погиб на Дальнем Востоке её муж — штурман торгового судна.
Чтобы справиться с горем, с одиночеством, она стала заставлять себя ходить на концерты в консерваторию, в театры. Во время какого-то представления оказалась рядом с мамой, познакомилась, подружилась. Стала участвовать в сборищах, возглавляемых Германом Аристарховичем.
Под влиянием кого-то из гостей увлеклась эзотерикой. Над кроватью рядом с гитарой висели амулеты, на тумбочке под торшером лежали перепечатанные на машинке трактаты мудрецов Индии и наших, доморощенных. Сочинения о снежном человеке, об НЛО.
Ко всей этой литературе её влекли чистая любознательность, любопытство, желание хоть чем-то заполнить душевную пустоту. Не читала никаких мантр, не делала никаких предлагаемых упражнений.
Это от Паолы Игоревны я впервые услышал о том, будто недалеко от ее дома существует исследовательская лаборатория, где готовят «экстрасенсов». Посещать её она робела. Вообще ко всему, что не касалось её переводческой деятельности, относилась на удивление поверхностно. Ко всему, кроме меня.
Я был для неё живой игрушкой. Любила сама расчёсывать мои кудри. Требовала, чтобы я модно одевался. Дарила дорогие заграничные вещи — вельветовые джинсы, фирменные рубашки, обувь. Заказывала всё это знакомым морякам, ходившим в «загранку». Тратила на меня уйму денег.
По сравнению со мной Паола Игоревна зарабатывала своими переводами художественной литературы очень хорошо. Да ещё преподавала испанский язык на курсах при Министерстве торгового флота.
Практически я жил на её иждивении. Самое постыдное — начал к этому привыкать.
Знаю–знаю, кто-нибудь подумает: «Он стал паразитом». То же самое сказал дедушка. Я всё реже у них ночевал, вообще появлялся.
А мама сама обо всём догадалась. И возненавидела свою бывшую подругу. «Паола увела у меня сына», — сказала она с горечью.
Герман Аристархович оставил её одну. Эмигрировал со своими картинами покорять Запад.
Я перевез Мая к Паоле. Они подружились. И теперь мы уже втроём гуляли воскресными утрами по Чистопрудному бульвару на загляденье прохожим.
Паола была на четырнадцать лет старше. Называла меня «бой–френд». И единственное, что ей не нравилось, это мои периодические отлучки на гастроли.
К тому времени я уже не только жонглировал теннисными мячиками, но и развлекал зрителей клоунадой.
Вот так. Сначала жил на шее у бабушки и дедушки, потом у Паолы.
11
Когда грянула перестройка, мы с Паолой бегали чуть не на все демократические митинги. Каждое утро она посылала нас с Маем в киоск за свежими газетами.
К тому времени её увлечение «эзотерикой» кончилось. «Всё это были глупости от безвременья, — сказала она. — Общественный застой, бездуховность порождают демонов. Таких, как инопланетяне или снежный человек. Теперь у нас как в царской России после февральской революции или в Испании после Франко. Теперь у тебя открывается шанс поступить в вуз. Нужно готовиться. Кем всё-таки ты хочешь быть? Нельзя ведь всю жизнь подкидывать шарики…».
Скажу честно: я не знал, кем хочу быть. Пример отца, пример матери, пример Паолы отвращали от проторенных путей. Что касается учёбы, видимо, кончался мой студенческий возраст. Скучным казалось делать карьеру, таскаться всю жизнь на службу.
Меня устраивало ставшее привычным существование при Паоле.
С другой стороны, становилось всё более неловко выглядеть в её глазах, в глазах бабушки и дедушки бездельником. В то время как Паола ночами засиживалась за письменным столом над переводами для издательств, я от нечего делать почитывал в постели сочинения мудрецов. И однажды подумал: «Если хоть часть из того, о чем они пишут, правда, может быть, можно сделаться целителем. Приносить пользу. Зарабатывать большие деньги. Тем более, начинались времена «рыночных отношений».