Открытие мира
Шрифт:
– Какое там поле!
– оживились мужики, перебивая.
– Хоть бы луг волжский вернуть. Ведь луг-то наш был!
– Был, да сплыл.
– Кто - косить, а мы - сена просить.
– За свои, за кровные...
– Почем-то управляло сдерет нонче за луг?
– Глебовские как бы не перебили. Чу*, ходили намедни* в усадьбу, торговались.
– Поторгуем мы им... чем ворота запирают!
Матвей Сибиряк, тихий, рябой плотник, вмешался в разговор.
– Хороша земля в Сибири, - сказал он и причмокнул.
–
Пуще прежнего заерзали на бревнах мужики, громко засмеялись.
– Что ж ты, переселенец, лататы из Сибири задал?
– Без пирогов!
– Какое... без штанов!
Матвей молчит, рассматривая свои большие, как лопухи, ладони в мозолях. Шурка знает от матери, что Матвей продал корову, лошадь, дом, уступил лавочнику Быкову свои полдуши* земли и подался с семьей в Сибирь, на богатые хлеба. Года полтора от него не было ни слуху ни духу; думали хорошо уселся на новых местах, знаться не желает, как вдруг Матвей вернулся обратно и добро свое притащил со станции в одном узлишке на плече.
Он поселился теперь у глухого Антипа, перебиваясь плотницкими поделками. Мужики говорят, что у него золотые руки. Но это неправда. Руки у Матвея Сибиряка обыкновенные, жилистые и рябоватые, только не от оспы, как лицо, а от несмываемых пятен еловой и сосновой серы. Руки пахнут хорошо, но золота на них не видать.
– Вот те и сдоба... довела до гроба!
– зубоскалили мужики.
– Зато в Сибири побывал, сладкого куска попробовал.
Дядя Ося выбил трубочку, потянулся и равнодушно махнул рукой:
– Как ни живем - все равно помрем.
– Д-да...
– Игнат-то старался... а теперь ему ничего не надо...
Мужики замолчали, полезли за кисетами.
И Шурке вдруг показалось, что говорили и смеялись мужики только для того, чтобы не думать о дяде Игнате. Шурке опять становится страшно, потому что он тоже хочет не думать, а все думает, и в ушах у него не умолкает тоскливый вой горбатой Аграфены. Почему-то Шурке сейчас жалко и Аграфену, и мужиков, которые, насупившись, дымят цигарками, и самого себя, и Яшку, а пуще всего - Катьку. Он слышит за спиной ее прерывистое дыхание, ему хочется обернуться, сказать Катьке что-нибудь ласковое, но он стыдится делать это при Яшке и Кольке.
– Вот, мытари, какие дела!
– заключает дядя Ося, слезая с чурбана и подбирая свое рыбацкое добро. Он посмеивается, точно знает что-то такое, чего не знают мужики, и таит от них самое главное.
– Это кто бы говорил, да не нам бы слушать... Ха! Ай, земли-ста нам! Ай, поболе!.. А ее надобно человеку три аршина.
– До трех аршин еще прожить надо.
– Ну и живи, не горюй.
– По-твоему нешто? Жену по хозяйству запрячь, а самому на Волгу.
– Чем плохо?
– Надо бы хуже, да нельзя... В пастухи вот на место Сморчка разве.
Дядя Ося повесил ведро на удочки, сердито вскинул их на плечо.
–
Шурка тронул локтем Яшку.
– Пойдем.
– Обожди, - шепнул тот.
– Никак, Саша Пупа идет...
От станции по шоссейке брел маленький пузатый мужик, босой, в меховой папахе и в полушубке внакидку. Его так и мотало из стороны в сторону. Марье Бубенец из-за баб он не был виден, и она, посиживая на бревнах, трещала сорокой:
– Да такому жениху нигде отказу не будет. Женишок - не грибок, в лесу не родится... Да за такого каждая девка, перекрестясь, пойдет... Ай, право, пойдет!
– Тут она глянула на шоссейку и вскочила: - Хлебы забыла в печи... Побежать вынуть скореича... Фу-ты, пропасть, посидеть некогда!
Она шмыгнула в переулок, но Саша Пупа уже заметил ее, попробовал бежать за ней, споткнулся и упал.
– Стой, стерва!
– закричал он, уронил полушубок и пополз на карачках.
– Сто-ой, все равно догоню... Говорят тебе: кланяйся в ноги может, помилую...
Синяя Марьина юбка вильнула за дальним углом палисада и пропала.
Саша Пупа выругался, поднялся, качаясь, на ноги и пристал к дяде Осе, который шел мимо него на Волгу:
– Ты что бельма выпучил?
– Эк нализался, мытарь пузатый!
– с завистью сказал дядя Ося, поднял полушубок и ласково накинул на плечи Саше.
– Хоть бы угостил остаточками.
– Я те угощу!
– Саша полез драться.
Смеясь, дядя Ося толкнул его тихонько под зад коленкой. Саша покатился в канаву, как бочонок, опять потерял полушубок и, выбравшись на луговину, кинулся на мужиков и баб.
– Р-разойдись... бить буду!
– Не шуми, Саша, - сказали ему, - дядя Игнат помер.
– Помер? В-врешь... Он мне вчерась... полбутылки заказывал. Вот она, ма-атушка! Сам не выпью, а другу под-н-несу...
– Он выудил из кармана штанов сороковку и забарабанил ею по наличнику: - Игнат... дьявол чахоточный!.. Вылезай песни петь! Жива-а!
В окно выглянул Василий Апостол и молча погрозил Псалтырем.
Бутылка выпала из рук Саши Пупы. Он растерянно оглядел мужиков и баб, лиловые губы его дрогнули. Он жалко улыбнулся, долго и неловко стаскивал с головы папаху. Поднял руку, чтобы перекреститься, ткнулся лицом в шапку, свалился на бревна и заплакал.
– А меня... с-сукина сына... и смерть не берет...
Потехи не вышло.
Ребята покатили тележки к воротцам.
Шурка держал за руку Катьку, искоса, украдкой, поглядывая на ее щеку. Щека была полосатая от грязи и слез. Катька все щурилась, точно солнышко мешало ей смотреть. Яшка попробовал свистеть, но скоро бросил. Колька, оборачиваясь, замахивался кулаком на братишку, когда тот начинал хныкать. Хорошо, что Ванятка и Катькина сестренка не капризничали, сидели в тележках смирно, а то было бы совсем плохо.