Открыватели дорог
Шрифт:
— Тогда идите к Чудакову и докажите ему, что он не имеет права скрывать схему опыта!
— А вы бы сами, Михаил Борисович! Или сказали бы Ивану Александровичу… Ивана Александровича они послушаются…
Красов резко повернулся и затопал к выходу. Растерянный Кроха постоял-постоял возле аппаратов и тоже поплелся вон. Валька прислушался, как грохнула тяжелая дверь, взялся за манипуляторы и принялся устанавливать приборы в исходное положение. Он помнил наказ Чудакова: опыт поставить. Никогда не вредно повторить пройденное. При повторении можно найти кое-что новое.
А Михаил Борисович, миновав свою резиденцию, проследовал
Нет, не то чтобы он почувствовал себя «временным», не в этом дело! Он лучше других знал, что лошадка, которую он оседлал еще до рассвета, мирно повезет его до самого заката. А физика только еще переживает свое раннее утро. Конечно, надо порой доказывать свое право на шествие в первой колонне, но этому он научился так давно, что ему незачем переучиваться. Вот только какие-то подземные колебания чудятся в этом дворце науки. Того и гляди, коридоры закруглятся, покосятся потолки, а потом поди-ка поищи выхода!
Но он был старым бойцом и знал, что лучше всего идти навстречу опасности. Выигрывает тот рапирист, который первым коснется противника. Иван Александрович напал на него, но напал без охоты. Возможно, его вынудили обстоятельства?
Марина Саввишна была на посту. Едва завидев Михаила Борисовича, она улыбнулась самой обаятельнейшей из своих улыбок, распределенных строго по рангу посетителей академика. Михаил Борисович облегченно вздохнул: академик никому и ничем не показал своей к нему немилости. Значит, и немилости нет.
— Проходите, Михаил Борисович, академик сказал, что вы зайдете…
Так! Академик сказал… Впрочем, это тоже ничего не значит. Академик не сказал же: «Сейчас придет Красов, пропустите его!» Он просто сказал, что, когда придет Красов, дайте нам возможность побеседовать наедине. А предугадывать, когда Красов придет, он и не пытался. Правда, лучше было бы прийти попозже, но теперь этого уже не исправишь. И все-таки можно поставить себе в вину, что потерял выдержку. Раньше ты сначала обдумал бы все, выбрал бы наилучший момент из всех возможных, зашел перед концом работы, когда все торопятся по домам, и разговор, если он предстоит, был бы кратким, на бегу, остался незаконченным, а назавтра был бы забыт. Но ты поторопился, а это уже похоже на то, что ты признаешь какую-то свою вину. Но менять что-либо было уже поздно!
Академик читал какую-то книгу и ставил размашистые знаки на полях красным карандашом. Взглянув поверх очков на Михаила Борисовича, пробормотал: «Очень рад!» — снял очки, положил их на книгу, а сверху швырнул газету. В этом было что-то новое, неприятное. Раньше Ивану Александровичу, как и самому Михаилу Борисовичу, не пришло бы в голову скрывать друг от друга, кто чем занимается. Красов нахмурился.
— Садитесь! — пригласил академик, а сам встал из-за стола. — Хотите чаю или кофе?
— Спасибо.
— Спасибо — нет или спасибо — да? — хмуро пошутил Иван Александрович, прошел к двери, приоткрыл: — Марина Саввишна,
«Да, — размышлял про себя Михаил Борисович, — видно, он давно готовился к этому разговору». Захотелось встать, обойти стол и приподнять газету: «Что под нею? Не мою ли работу читает?» А Гиреев медленно ходил вдоль стены, хмурясь по поводу каких-то своих мыслей, не обращая внимания на Михаила Борисовича. «Мы проработали вместе два десятка лет. Могло быть и так, что я руководил бы всем институтом, а любезнейший Иван Александрович заведовал лабораторией!» — И оборвал себя: так быть не могло! В те дни, когда у него оставалось время для выбора, брать в свои руки институт было опасно. А Гиреев всегда был бесшабашным прожектером, хотя ему почти все удавалось. А может быть, удается именно тем, кто действует по наитию? Кто бесшабашен?
Михаил Борисович, однако, чувствовал, что такое предположение было опасно. Тут легко скатиться к вере в предопределение. Но, ничего не скажешь, Гиреев оказался прав, приняв в свои сильные руки новый институт. А Михаил Борисович так и остался начальником лаборатории, хотя лаборатория и считалась самым важным звеном института…
Его размышления прервали легкие шажки Марины Саввишны: она принесла чай, мельком скользнула опытным взором по их лицам и вышла. Дверь мягко закрылась, щелкнул замок.
Гиреев рассеянно взял стакан, позвенел ложечкой, отпил глоток, не присаживаясь. Красов мрачно подумал: «Э, брат, администрировать тоже нелегко!» Но в это время Гиреев, повернувшись к нему, вдруг спросил:
— Говорят, от вас ушла дочь?
— Не ушла, а увели! — грубовато ответил Михаил Борисович.
— В сущности, это и значит — уйти! — отрезал Гиреев. — Не можете же вы не признать, что она покинула ваш дом из-за несогласия с вами? В противном случае все было бы наоборот: Бронислава Григорьевна в это время ездила бы с Нонной Михайловной по портнихам, у вас было бы сияющее лицо, в институте говорили бы о предстоящей свадьбе, наши жены выбирали бы подарки молодым, ну, а мы, пожилые, завидовали бы Алексею Фаддеевичу и готовились хором кричать: «Горько!» Разве не так?
— Вам бы романы сочинять! — неприязненно произнес Красов.
— Предпочтительнее было бы прочитать вашу исповедь, — задумчиво сказал Гиреев. — Что-нибудь на извечную тему «Отцы и дети». Может быть, вы открыли бы некий иной взгляд на сей конфликт? Например, как некоторые отцы подрывают веру детей в свои моральные качества. Вы не находите?
— Иван Александрович, оставьте, пожалуйста, этот нравоучительный тон! Вы не священник, а я об отпущении грехов не прошу! Если вы считаете, что я должен подать заявление, будто не сработался с вами, то я таковое не подам. И в академию просить о новой работе не пойду. А уволить меня президиум академии не позволит!
— Вот именно! — подтвердил Гиреев.
— Тогда к чему этот разговор?
— К тому, милейший Михаил Борисович, что теперь, когда ваши молодые ученики доказали, что король гол, вам придется снова наращивать авторитет, как кристаллы на высушенную веточку. И разумнее всего было бы пройти такую кристаллизацию на новом месте. Я не удивлюсь, если здесь каждую вашу новую работу молодые будут брать под сомнение.
— Ничего, вам ведь тоже придется оберегать свой авторитет, — язвительно заметил Красов. — А уж я как-нибудь продержусь в вашей большой тени.