Открыватели дорог
Шрифт:
Впрочем, скоро Филиппу пришлось надолго забыть бригаду Мусаева. Ему казалось, гроза нависла над заводом — так мрачны были люди, такие усталые у них были лица. Это было в октябре. План был под угрозой. Филипп перевел инженерных работников управления в цехи. Служащие, закончив работу, уходили к станкам. Медленно заколебалась и пошла вверх кривая выпуска.
Военпред, принимая орудия, тщательно рассчитывал запас людских сил. Он еще не верил, что заказ будет сдан вовремя. А между тем к Филиппу уже поступали сводки об изготовлении сверхплановых батарей, уже Мусаев не раз приезжал за ними. И в начале зимы, когда немцы были окончательно остановлены под Сталинградом, люди Пушечного завода праздновали двойное торжество: завод получил Красное знамя Государственного Комитета Обороны за перевыполнение плана и внедрение новых образцов вооружения, а бригада Мусаева, закончившая обучение, была снабжена лучшими образцами этого нового вооружения.
В ночь перед выездом бригады на фронт Филипп приехал к Мусаеву. Филипп снял пальто, прошел в комнату. Мусаев широко улыбнулся, сказал:
— Вот наконец и я дождался, что ты меня провожаешь. Помнишь, всегда я провожал тебя…
— Погоди радоваться, — усмехнулся Филипп. — Знаешь, дальние проводы — лишние слезы. А я собираюсь далеко тебя провожать.
— Куда же?
— До фронта.
— Что? — Мусаев отступил на шаг, разглядывая Филиппа.
— То, что сказал. Не могу же я отдать тебе лучших ребят, лучшее оружие и не посмотреть, как ты будешь воевать? Так что прошу любить и жаловать: еду на проверку вооружения. Будь любезен, покажи, как будут воевать мои пушки.
Семен укоризненно покачал головой:
— Эх, Филипп, Филипп! Неужели не веришь, что я могу воевать без нянек? Знаешь сам, сколько времени я переучивался.
— Верю, да я и не нянька. Я просто хочу сам видеть, что русский огонь может остановить немецкие бронеколонны.
14
В студеный зимний день бригада Мусаева выгружалась на маленькой железнодорожной станции среди бескрайней придонской степи. Филипп, сопровождавший бригаду, вышел из вагона и с удивлением огляделся. Он, как и все бойцы и командиры в бригаде, ждал, что их направят в Сталинград, где из последних, казалось, сил отбивалась прижатая к Волге армия. А между тем эшелон остановился в двухстах километрах от Сталинграда и в ста километрах от ближайшего участка фронта, раскинувшегося на Дону.
Филипп с недоумением озирал ровную степь, наблюдал за нервным комендантом станции, который, свирепо ругаясь, заставил артиллеристов закутывать отбеленным брезентом орудия, тягачи и снарядные ящики. Ничто не позволяло думать, что какому-нибудь сумасшедшему немецкому летчику придет в голову бомбить эту ничтожную степную станцию, где и построек-то почти никаких не было, да и эшелоны, привезшие бригаду, сейчас же уходили назад. Но комендант прикрикнул на задержавшихся: артиллеристы забегали как одержимые, и вот уже все пропало в мутной однообразности степи, снега и ветра.
Мусаев куда-то исчез. Филипп медленно шел вдоль пути, разминая ноги. Много дней подряд бригада двигалась безостановочно, перебрасываемая с одной дороги на другую. Все их помыслы были о Сталинграде, туда они стремились, и вот их путь оборвался почему-то на пустынной станции. Над степью нависло безмолвие; скрытые маскировкой танки и пушки потерялись в снегу; люди исчезли в белых палатках, разбросанных вдоль пути. Филипп хотел уже возвращаться обратно, как вдруг увидел то, чего не замечал раньше. Перед ним была широкая грейдерная дорога, кое-где переметенная поземкой, но твердая, убитая гусеницами и шинами, налощенная, подобно белому асфальту. Он присвистнул тихонько и посмотрел вдаль, на увалы, куда уходила эта потайная дорога.
Внезапно загудел мотор самолета. Филипп присел на снег, наблюдая за разведчиком. Черные знаки свастики превратились в маленькие пятнышки. Самолет, сделав круг над заброшенной станцией, полетел на юг, к Дону. Филипп усмехнулся про себя и пошел обратно.
Мусаев ждал его в землянке. Он был чем-то необычно озабочен. В землянку то и дело входили командиры. Филипп видел на их лицах то же самое чувство озабоченности и недоумения. Он понимал, что этим людям страстно хочется узнать, почему бригада остановилась, не дойдя до фронта.
За окном в мутном желтом мареве замелькали новые вагоны. Эшелон остановился, раздалась команда, сразу распахнулись все двери, и на платформу начали выпрыгивать мотоциклисты. Сейчас же заурчали моторы: бойцы отводили машины в степь. В землянку вошел подполковник — невысокий, с широким круглым лицом, — поздоровался и ворчливо сказал:
— Ехали в Сталинград, а попали в божью пустынь… Хоть бы какого-нибудь игумена увидеть…
Заметив генерал-майора, подполковник смутился на мгновение, но быстро овладел собой, отрекомендовался и спросил:
— Не знаете, товарищ генерал-майор, в чем дело? Может быть, впереди линия разбита? Так мои ребята могут исправить, у меня они на все руки мастера.
Мусаев выразительным жестом указал в окно на палатки, разбросанные в степи, и подполковник засмеялся:
— Значит, не мы первые, не мы последние…
И опять без гудка и обычного шума подошел эшелон. Теперь они прибывали с получасовыми интервалами, останавливались, разгружались и снова исчезали.
Перед самыми сумерками возле станции сел связной самолет У-2. Из него выпрыгнул сухонький, невысокого роста офицер связи, оправил шинель, подошел к встречавшим командирам. Увидев генерал-майора, откозырял, спросил:
— Генерал-майор Мусаев?
Мусаев кивнул. Офицер связи передал пакет, потом разыскал подполковника, командира мотоциклистов, вновь прибывшего командира стрелковой дивизии, передал им приказы.
Филипп с некоторым удивлением наблюдал за Мусаевым. Он как-то весь подтянулся, говорил очень кратко, но ясно и выразительно. Такое же внезапное изменение произошло и с другими командирами.
Как только стемнело, бригада Мусаева вышла на грейдер. И сколько мог заметить привыкший к сумеречной мгле глаз, везде шло движение войск — неприметное с воздуха, тайное ночное приближение к врагу.