Открывая глаза

ISBN 978-5-4490-9103-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глупец! Заставил себя поверить. А здесь всё также, как и везде… Третья страна, третья нация, а всё, как и везде. Впервые мне пришло в голову, что занимаюсь не тем! Впервые я жалею о той жизни, которой жил долгие годы! Первый раз мне хочется вернуться в тот день, когда всё началось! В тот день, когда я захотел что-то поменять вокруг себя! Вернуться и вышвырнуть из головы эти бредовые идеи! Ведь здесь всё, как везде!

Наше общество больно. И я боюсь, что моих сил не хватит, чтобы его излечить. Боюсь, что их не хватит даже на то, чтобы открыть людям глаза на болезни и пути их лечения. Неравенство, нищета, рабство, грязь, боль, мука, убийства, война, беззаконие, воровство… Полный набор! Мне все чаще кажется, что людей невозможно вылечить от ужасов, которые дарит им жизнь, как невозможно избавиться от сифилиса, которым тебя заразила рано потерявшая свою женскую красоту проститутка. Мне хватило рассказов моряков, чтобы понять, что я попаду не в лучшие условия, чем те, в которых жил, но я всё-таки поплыл… Мне хватило всего несколько минут, проведенных на берегу, чтобы поверить в слова этих моряков. Но было уже поздно возвращаться!

Сойдя на берег, я чувствую, как рукав моего пиджака дергает какой-то мальчишка и просит пару монет. И я его хочу отогнать, потому что знаю, если дам одному, то тут же подбегут десяток других, и мне не останется ничего, как дать денег и им, но денег у меня не так много, и кому-то ничего не достанется. Всепоглощающее желание помочь этим детям съедает меня изнутри, но я понимаю, что, даже дав каждому из них денег, я ничего не исправлю, скорее всего, я даже временно не сделаю их счастливыми, потому что все деньги у них отберут те, ради кого они пришли ко мне с надеждой в глазах. Я решаю пройти мимо схватившего меня оборванца, но не могу спокойно смотреть, как он тянет ко мне грязные, худые, все в ссадинах руки, поэтому быстро прячу в его руке несколько монет, в надежде, что этот мальчишка купит себе рыбы или кусок хлеба и сможет успокоить свой маленький урчащий желудок. Оглядываясь по сторонам, я скорее ухожу прочь из порта в город, подталкивая свих детей, дожидаюсь повозки, сажусь рядом с ними, и мы уезжаем, и в моем сердце гнусно брезжит откровенно наивная надежда, что в городе много меньше попрошаек и бедняков, что большинство их сосредоточено только в порту. Но моя надежда совсем скоро гаснет в бездне реальности, смеясь надо мной напоследок. Сотни бедолаг, голодных и больных, разочарованных в этом городе и этой стране, бродят по улицам города. Их оборванные рубахи открывают всем грязные детские и взрослые тела: им не на что поменять изношенную одежду. Женщины в старых платьях, с сухими серыми лицами, на которых от безрадостной жизни с молодых лет вылезли глубокие морщины, беззубые, тихо, словно привидения движутся в толпе народа, дыша на прохожих отвратительным запахом, отчего те шарахаются в стороны. Слабые от изнурительной работы мужчины, старики-калеки, босоногие дети – на улицах города можно наблюдать кого угодно, кроме нормальных счастливых людей. Смотря на это средоточие всех бед человеческих, прихожу к мысли, что все они видят меня, и чувствуют, что я хочу им помочь, сделать их жизнь лучше, поэтому их взгляды притягиваются ко мне, застывают на мне, и стоит выйти из повозки, как меня тут же окружит множество нуждающихся и разорвет мое тело на маленькие кусочки, в надежде получить хоть минутное счастье в этой жизни, словно все оно заключено внутри меня. Меня душит это чувство – я понимаю, что так не будет, но уже чувствую себя разорванным на клочья этими людьми, которым так хочется помочь. Я кусаю губы и едва не молюсь Богу, в существование которого не верю, чтобы спокойно доехать до нового дома, где можно будет хоть на немного забыться, спрятаться от действительности. Я пока не в силах её изменить! Как же тяготит эта безысходность… Безысходность… От этого мне всё чаще кажется, что ничего не возможно изменить!

Но с быстротой молнии во мне просыпается то чувство, которому я безмерно благодарен за свое спасение и из-за которого я порой готов застрелить себя, дабы не чувствовать, как разрывается душа и не хватает воздуха от того, что вижу вокруг – чувство борьбы! Оно ни на секунду не покидало меня в жизни, позволяя себе редкие часы отдыха, в которые я становился апатичным и склонным к самоубийству пессимистом, и, вдруг снова проснувшись, резко окунуло меня в русло слепого стремления, сказав, что есть все-таки необходимость в этой бессмысленной борьбе, если уж моя является таковой? Может, мне и не вылечить гангрену, разросшуюся на всё человечество, но если я ничего не буду делать, то зачем же я приплыл сюда?! Зачем тогда я вообще живу?! Ведь оставаясь в стороне от действительности, я заполню свое сердце мерзостью равнодушия, которое будет паразитировать в моем теле всю оставшуюся жизнь, я оскверню свою душу, сделаю её чернее, чем душа самого жестокого тирана, чем мысли и поступки самого отъявленного убийцы.

Нет, я не смогу остановиться. Я решаю, что буду пытаться и тянуться, пока не умру! Неважно, получится или нет, я чувствую, что должен! Может кому-то из тех, кто с надеждой смотрел сегодня на меня, я помогу! Надо попробовать ещё раз! Вся жизнь была потрачена на это!

Сентябрь 1860г.

Сбежав вниз по ступенькам, Гудвин едва не сбил с ног идущего на занятия студента; даже не заметив упрека со стороны парня, Пол поспешил прочь от школы. Ему необходимо было как можно быстрее покинуть это место, чтобы успокоить свою разгневанную душу. Злость переполняла его. Не желающая подчиняться ярость кипела в молодом сердце, отказывающемся повиноваться чужому выбору. Гудвину вдруг опротивела школа. В те минуты было забыто всё положительное, что вот уже несколько месяцев связывало его с этим местом.

Впервые появившись у ступеней огромного, прекрасно сохранившего себя за сорок лет службы людям, здания, Пол Гудвин чувствовал такой огромный душевный подъем, будто свершилось величайшее чудо на свете, хотя для будущего студента учеба в одной из лучших медицинских школ Нью-Йорка, действительно была чудом! Медленно поднимаясь по высоким мраморным ступеням, всегда чистым, словно не знавшим о существовании пыли, и ведущим к огромным входным дверям, парень пристально разглядывал открывшееся ему во всей красе творение человеческих рук. Огромные колонны молочного цвета, державшие фронтон здания, потрясали своими размерами. Белые стены в утренних лучах солнца приобретали слегка оранжевый оттенок, придавая светлым краскам яркость и увеличивая без того огромное сооружение. Казалось, что ничего не помешает медицинской школе ещё сорок лет просуществовать в таком прекрасном виде, служа хранилищем богатых знаний и драгоценным ларцом, открывающим дорогу новым поколениям врачей. Как позже узнал Гудвин, среди студентов даже ходила шутка, что именно из-за привлекательности, из-за статности здания, уровень знаний учащихся в нем был гораздо выше, чем в других школах. Преподаватели, явно задеваемые этими словами, старались игнорировать любые восклицания молодых студентов о красоте школы.

Уже несколько месяцев Пол поднимался по мраморным ступеням, но все реже и реже ощущал тот прилив радости, которая всегда бывает, когда осознаешь, что осуществлены все твои надежды, преодолены все препятствия на пути к цели. Светлое чувство больше не желало появляться в виде счастливого выражения лица, но Гудвин всё ещё носил его в себе, чтобы иногда вспомнить и насладиться первыми приятными моментами, которые сопровождали его в медицинской школе.

Но ни ощущение удовлетворения от воспоминаний, когда Пол точно рассказывал схваченный на лету материал прошлой лекции, ни веселые истории в перерывах между занятиями, ни сияющие улыбками лица девушек, прохаживающих мимо здания школы в утреннее время, не смогли пробить стену негодования, вдруг выросшую в его сердце.

В дверях школы появился высокий худой парень, в очках, с сильно вытянутым лицом, покрытым шрамами от юношеских угрей. Грегг Аткинсон сильно комплексовал по этому поводу, думая, что большинство студентов избегают тесного общения с ним, по причине отталкивающей внешности. Но Грегг забывал, что он был самым большим занудой, и отличался от большинства учеников школы громадными знаниями, что вкупе и служило основной причиной неприятия его среди товарищей. Мозг у Грегга действительно работал отлично, отчего ему, до появления на курсе Пола, пророчили большое будущее все преподаватели. Конечно, Гудвин не мог помешать Аткинсону закончить учебу лучшим студентом, очевидно уступая ему в теории, но никто не мог сравниться с Полом при прохождении практических занятий. Аткинсона раздражала некая потеря уважения среди преподавателей, и он порой очень злился на Пола, хоть открыто боялся в этом признаться даже себе – он был прилично трусоват и нерешителен. Однако, возникавшее иногда в душе Аткинсона чувство негодования не помешало двум студентам, только познакомившись, быстро сдружиться. И хотя между ними не редко возникали споры, в основном из-за их полярных характеров или из-за желания Грегга показать свою состоятельность в обсуждаемой теме, к общему решению молодые люди приходили так же часто. Их долгие диалоги на высоких тонах о той или иной болезни, том или ином способе лечения, ни один раз слышали все сокурсники, многие из которых смотрели на спорящих с нескрываемой завистью. Для Пола эти споры были способом прийти к истине в вопросе, котором он сомневался; Грегг, в свою очередь, чувствовал, что ему приятно внимание со стороны знакомых, часто следящих за разворачивающимися спорами, но не решающихся влезать в разговоры по причине своей безграмотности, поэтому он почти всегда первый находил темы для диалогов, лишь бы привлечь к себе внимание студентов и преподавателей, иногда, к концу разговора забывая, чем он начинался.

– Пол! – Грегг побежал за другом. – Пол, постой! Я не очень люблю бег! А гонюсь за тобой от кабинета профессора!

Гудвин был уже далеко от школы, когда до него долетел голос Аткинсона. Пол сделал вид, что не услышал Грегга, но сзади вновь долетела просьба остановиться, после чего Гудвин сбавил шаг. Он подумал о том, как бы быстрее отделаться от назойливого товарища. Первое, что услышал запыхавшийся Грегг, было:

– Проваливай к черту, видеть тебя не хочу! Хоть бы слово сказал, а то только и делал, что головой кивал! – раздраженный голос Пола заставил нескольких человек, проходящих мимо студентов, в смятении оглянуться.

– Почему ты разозлился? Профессор просто дал нам очередное поручение. Я могу тебя уверить, что мы не первые, кому он дает подобные задания.

– Мне какая разница, как часто это происходит?! Кем надо быть, чтобы!.. Я не собираюсь этого делать! Ты одним своим присутствием напоминаешь мне о словах Хованьского, да так сильно, что хочется вернуться в лабораторию и двинуть ему пару раз! Чего ты хочешь? – чувство злости переполняло молодого человека. Он остановился, внимательно глядя на Аткинсона. Грегг хотел открыть рот, но Пол снова на него обрушился. – Я всё-таки не пойму, как ты мог промолчать? Тебя, лучшего студента на курсе, разве не возмущает это? Я не могу слов найти, чтобы объяснить, как это паршиво, Грегг?