Открывая глаза

Припутнев Александр Сергеевич

Когда произнесли имя Грегга, тот в нетерпении встал, вглядываясь в каждое движение губ профессора, словно бы желал управлять произносимыми мужчиной словами. На самом деле, Аткинсон просто боялся того, что скажет Монсон; боялся быть приниженным в лицах товарищей, боялся, что его надежды не оправдаются, боялся не стать первым, зная, что от этого

его комплексы вырастут до небес. Гудвин ни чем не мог помочь своему другу, как бы много они не говорили на подобные темы; часто бывало так, что Аткинсон после разговоров по душам злился на Пола, за то, что тому были чужды терзания Грегга, что сам Гудвин никогда не страдал от непринятия. Однако, приходя в себя, Аткинсон вновь искал помощи в словах Пола, не устававшего успокаивать своего проблемного друга. Сейчас была как раз та минута, когда Греггу хотелось выговориться и послушать успокаивающие слова, но вместо этого приходилось нервничать и трястись всем телом, надеясь, что этого никто не замечает.

– Мистер Аткинсон, комиссия долго совещалась. Ваши работы оказались лучшими в группе и даже лучшими на потоке, – студент кивал в знак согласия, не понимая, чего же они так тянут с ответом. Очки его постоянно сползали на край носа от обильного пота, которым Грегг покрывался с каждым словом, произнесенным в его сторону. – Мы рассмотрели ваше желание провести практику в Западной Государственной Больнице, и уже готовы были дать своё согласие, но, в конце концов, решили вас оставить на эти три месяца в школе, дабы дать вам возможность продолжить исследования с профессором Хованьским.

– Но… Но ведь я же мечтал о Вашингтоне. Я хотел… Профессор, вы же сами, помните, вы… что… ммм? Вы мне рассказывали про тамошнюю медицину, вы сами открыто говорили мне, что это очень перспе… перспект… Говорили, что если экзамен, если все пройдет удачно… получу такую возможность. Я вот… я и справился… – Пола очень удивили выпаленные Греггом слова, он думал, что Аткинсон даже не посмеет сопротивляться,

но он, несмотря на то, что его голос дрожал, как у приговоренного к казни, а слова путались, как у параноика, ответил несогласием на решение комиссии. Однако же было видно, что Грегг готов был вот-вот сорваться, глаза его наполнились слезами, как это бывает у обиженного младенца, которого удерживает от рыданий нежная улыбка матери, решившей, что сейчас не самый удачный момент для слез.

Профессор Монсон не нашелся, что ответить, и ему на помощь вовремя подоспел Хованьский. Он вышел из-за стола, тепло улыбаясь, подошел к Аткинсону и с заботой ответил бедному студенту.

– Грегг, я буду так тебя называть, мы же очень давно знаем друг друга, – его ядовито-сладкий голос мог подействовать только на такого, как Грегг, о чем очень сожалел Гудвин, понимая, что его товарищ легко поведется на просительные речи.

– Ты блестящий теоретик. Ты добьешься величайших открытий в области медицины, именно потому, что ты понимаешь суть всех процессов в человеческом организме лучше остальных студентов. Даже я, твой преподаватель, просил твоего совета и помощи много раз. Я буду очень рад, если ты согласишься провести эти месяцы в лаборатории со мной. Ты же знаешь, что скоро мы продвинемся очень далеко в наших исследованиях, поэтому мне, как никогда, нужна твоя помощь.

– Но как же врачебная деятельность?! – Грегг был сломлен, это стало ясно как дважды два. Для него это было плохо тем, что не только Пол увидел это, но и Хованьский. Ему оставалось только добить студента.

– Грегг, пойми, тебя никто не держит в школе. Как только ты закончишь, можешь работать где угодно. Я скажу тебе больше! Я сам помогу тебе устроиться в Вашингтоне, если ты того захочешь. Но такие ценные кадры сейчас терять не хотелось бы. Это может подтвердить и наш молодой практикант, не так ли мистер Шарц.

Конец ознакомительного фрагмента.